Саба ностальгически вспоминал и дом свой в ауле (оставленный детям), и просторную оранжерею, в которой он выращивал цветы для продажи на рынках России, и другой свой довольно успешный бизнес – спекуляцию автомобилями. Этот бизнес стал увядать из-за резко выросшей конкуренции, но именно он помог встать на ноги и завести цветочный бизнес.

Тогда ему пришлось поездить по России, по пригородам крупных городов. Он и напарник неторопливо обходили частные гаражи, в которых с ремонтами и обслуживанием возились владельцы автомобилей. Наглядев машину желательной марки, с кузовом без всяких повреждений, и, похоже, ещё с маленьким пробегом, Саба с напарником приближались к владельцу такого автомобиля, спрашивали мнение о модели, будто искали, что купить, а потом, как бы между прочим, роняли: а, может, вы эту продадите? Хозяин машины сначала отмахивался, поскольку не думал продавать, но, зная прекрасно цены на рынке, грузины набрасывали так щедро, что хозяин задумывался над ценой, а кто-то непрочь был поторговаться. Достигнув цены, обоюдно приемлемой, владельцу давали телефон и утром просили позвонить. Если наутро всё было так же, как договаривались с вечера, то машину просили привезти в такую-то гостиницу и там-то, со всеми нужными документами. После того, как хозяин машины заканчивал деньги пересчитывать и подписывал документы, покупку-продажу автомобиля обмывали бутылкой водки, и расставались в настроении, лучше которого не придумать.

Перегнав такую машину в Грузию, Саба с напарником без труда находили желающего купить почти новенький автомобиль популярной в Грузии марки, и продавали его с наваром, порой с превосходнейшим наваром. Раньше все требовали двадцать первую, то есть “Волгу-21”, потом её выпускать прекратили, и в Грузии стали переходить на “Волгу-24”, которая выглядела современно, но по крепости и надёжности, увы, уступала двадцать первой.

Саба жалел, что эмигрировал. Как видим, он в Грузии жил неплохо, но вот чёрт попутал – поверил письмам недавно эмигрировавшего приятеля, который приглашал к себе в Нью-Йорк, восторгался всем, что было в Америке, завёл процветающий бизнес, и даже, будто, несколько разбогател. Но встретил приятель Сабу иначе, чем встретил бы друг, успешно устроенный и обещавший всякую помощь. Гога повёз из аэропорта не на “Корвете”, как было в письме, а на побитом “Шевролете”. Отметили встречу они не дома, с обещанными винами и шашлыками, а остановились в ресторанчике с какой-то дрянной азиатской едой, и даже запить эту дрянь было нечем, поскольку, как приятель пояснил, в забегаловке не было лицензии на продажу спиртных напитков. Саба достал бы из чемодана пару бутылок “Мукузани”, но приятель сказал, что в ресторанах своё не разрешают выпивать. Весь разговор свёлся к тому, что Гога сетовал на неудачи в его бизнесе импорта-экспорта, на то, что финансовые проблемы его вынудили переехать в тесную квартиру, подешевле, и там даже негде сейчас ступить, – так переполнен его роднёй. Потом он отвёз Сабу в гостиницу в каком-то загаженном районе. В полутёмном фойе сидели негры. Увидев вошедших сынов Грузии, они оборвали свой разговор и мрачно за ними наблюдали. За ресторан заплатил приятель, а платёж за жильё свалил на Сабу. Внутри взбеленившись, что на лице отразилось в виде окаменения, Саба расплатился у конторки с мускулистым угрюмым негром, выложив целых семьдесят долларов, плюнул приятелю прямо в руку, протянутую для рукопожатия, подхватил два тяжёлых чемодана и, поскольку не было лифта, потащил барахло на четвёртый этаж. Там с сомнением оглядел повреждённую дверь номера, которую явно не раз взламывали, и подумал, что Гогу стоит прирезать. Он поиграл в кармане с ножом, с которым никогда не расставался. “Нет, – поразмыслил здравомысляще, – неразумно новую жизнь начинать с криминального поступка”.

Нью-Йорк ему страшно не понравился. По сравнению с горным аулом, Нью-Йорк был помойка, клоака, бедлам. И даже на статую Свободы он поглядел, как на символ обмана, как на какую-то Бабу Ягу, которая заманивала путников, а потом их варила и пожирала. Он иммигрировал законно, то есть в бумагах его был штамп “Разрешается работать в США”. В администрации “Social Security” он получил свой пожизненный номер, который давал ему возможность заводить кредитные карточки, открывать счета в банках, платить налоги. Легальность ему мало помогала. Без знания английского языка, без профессии, без опыта Саба не смог отыскать работу с нормальной оплатой, не слишком мерзкую. Пришлось подрабатывать, как нелегал, на случайных не умственных работах, где основными инструментами были лопата, кирка и лом. Ночевал он дёшево, в комнатушке, где на плоских матрацах на полу спали ещё пять человек; все оглушительно храпели после физического труда и дешёвого алкоголя. Туда он являлся лишь на ночлег, а днём либо вкалывал на стройках, либо сидел на скамейках в скверах, глядел на прохожих и размышлял, куда бы ему дальше податься.

Ему захотелось податься в Лос-Анджелес, который был так далеко от Нью-Йорка, что места подальше трудно придумать. Ну, Сан Диего был чуточку дальше, но Лос-Анджелес перевесил, когда один мексиканец сказал, что если с испанского перевести, Лос-Анджелес – это Город Ангелов. Саба купил билет на автобус под названием “Серая Гончая” и через пару дней, с пересадками, оказался в Городе Ангелов. Там ему тут же повезло. Гуляя по улицам Голливуда, он набрёл на “Русскую Сказку”. Как раз в тот момент там не хватало низшего чина работяги, с простыми обязанностями прибирать и оформлять столы клиентов, доливать им воду или кофе, вытаскивать мусор, мыть полы, иногда помогать на кухне. Платили немного, но надёжно, но это был, конечно, не идеал, не то, ради чего он расстался с устроенной жизнью в Грузии.

Ром, выпитый с незнакомцем, Сабу решительно доконал. Он поискал, где ему отдохнуть. Прилечь на бетон мешали бутылки. Он их составил рядом на землю, прилёг, полежал, но даже для пьяного бетон был твёрдым до невозможности. Саба сполз с бетона на землю, почувствовал запах кошачьей мочи, но передвинуться не было сил, и он погрузился в мёртвый сон.

Его разбудили чьи-то касания. То ли снилось, толь наяву: его, как будто, кто-то обыскивал. Саба сердито замычал, отмахнулся рукой, будто от мухи, но от удара по лицу, чем-то твёрдым, как будто, ботинком, дальше решил не протестовать. Он чувствовал, как шарили по карманам, как стаскивали часы, как с шеи сдирали серебряный крестик, в детстве подаренный отцом. Потом те ушли. Он попробовал встать, но алкоголь сумасшедшей крепости всё ещё сковывал его мышцы. Когда он снова пришёл в себя, он не сразу сообразил, где именно он находился. Ему помогли сориентироваться резкий запах кошачьей мочи и блатная песенка из ресторана. Он принял сидячее положение. Вспомнил, как кто-то его обшаривал. Со слабой надеждой, что это был сон, он проверил свои карманы. Пропали и деньги Леонарда, и ножик, и крестик, и часы. Его окончательно добило воспоминание об увольнении.

Саба вскипел яростью горца. Был бы в руках у него Калашников, хорошо знакомый ему с армии, он бы ворвался в любую толпу, и стрелял бы беспрерывно и без разбора, пока бы не кончилась амуниция. Организм требовал опохмела. Он поглядел на поверхность бетона. Бутылок там не было. Тоже украли? Вспомнил: он их составил на землю. Он перегнулся через бетон. Бутылки стояли в тени нетронутые. Одна их них, помнил, должна быть полной, а вторую они выпили наполовину. Саба взболтнул одну за другой. Обе – одинаково тяжёленькие, и обе по-фабричному закрытые. Что ж они пили? Из третьей бутылки? Не теряя времени на размышления, он содрал пробку и присосался к обжигающему напитку. После нескольких крупных глотков состояние стало улучшаться, голова прояснилась, вернулись силы.

Никто внимания не обратил на слегка пошатывающегося человека, пробирающегося вдоль столиков с бутылками в опущенных руках. А если кто даже его заметил, то чего же тут необычного: просто один из официантов уносил пустые бутылки, либо, напротив, кому-то нёс полные. И в шумном весёлом полумраке почти невозможно было заметить, что обе бутылки были без пробок, и из них выбулькивал на ковёр ром крепостью в 151 градус. Ром выливался понемногу, и пока бутылки не опустели, Саба прошёлся и там, и сям, как если бы муха полетала в разнообразных направлениях. Большинство посетителей курили, посему на вспышку ещё одной спички никто внимания не обратил. Горящая спичка слетела к полу, и в разных направлениях ресторана помчалось невидимое пламя…

Можно бы на этом и закончить, но читателю покажется любопытным ещё один занимательный факт. После описываемых здесь событий кто-то, болтая по телефону с родственником в Лос-Анджелесе, спросил: А что это там у вас с рестораном “Русская Сказка”, много ли погибло при пожаре? “Русская Сказка”, говоришь? Да нету здесь такого ресторана. Уж двадцать лет здесь проживаем, а о таком ресторане и не слыхали… Ха-ха! Пожар с жертвами, говоришь?..

Надо же, столько наговорили о ресторане “Русская Сказка”, а ресторана такого и нету? Чего только люди не придумают, кто невинно, а кто намеренно. Вот, исходя из таких ситуаций и предаёшься унылой мысли: а стоит ли докапываться до истины? Ведь, думаешь: если обратиться к самому мудрому мудрецу, то он, наверное, сообщит, что между тем, что не случилось, что на самом деле случилось, и что могло бы либо случиться, либо не случиться вообще, нет ни малейшего различия. Но если, всё-таки, не согласиться с мудростью мудрейшего мудреца, нам остаётся только одно – поверить господину Абадонину, который пока, на сегодняшний день остаётся единственным очевидцем того, что приключилось в “Русской Сказке”. Конечно, мы ничуть не сомневаемся в том, что существуют и другие очевидцы, и если кто-то из них попадётся, мы непременно его расспросим и тут же поведаем читателю его версию происшедшего.

Да, и ещё: журналист Ноговица, вот уж настырное создание, сумел-таки встретиться с Абадониным. Журналист каким-то образом раздобыл список участников конференции, организованной Патриархом, и посвящённой вечным проблемам объединения религий. Журналист подкараулил Абадонина, когда тот, покидая конференцию, уже устроил себя в лимузине и готов был отправиться в аэропорт, чтоб улететь куда-то туда, о чём даже автору неизвестно.

 – Как же так? – спросил Ноговица, всунув голову вглубь лимузина. – Говорят, что какие-то люди в Лос-Анджелесе даже не знали, что в их городе был ресторан “Русская Сказка”. И уж тем более не слыхали, что такой ресторан сгорел.

На что Абадонин отвечал:

– Реальность – бесконечная вереница шагов и уровней понимания, и, следовательно, она непостижима.

И пока Ноговица переваривал непростой ответ на простой вопрос, Абадонин, добавил, улыбаясь, как улыбаются ребёнку, который мало что понимает:

 – А ресторан в самом деле сгорел. Его сожгло невидимое пламя…

Ах, как было бы замечательно закончить сей долгий нелёгкий труд скотчем с содовой, джином с тоником, семёркой с семёркой, коньячком, а то просто водкой с любой этикеткой, – а там уж, как день покатиться захочет. Чем не лучший повод для праздника – завершить, наконец, работу над тем, чего ещё не было на свете.

И дёрнулась, было, рука к шкафчику, где за зеркальной дверцей стояли высокоградусные напитки. А может, последнюю точку не ставить? И сие творение озаглавить “Роман без последней точки”? Как наш Заплетин: вот он пропустил точку в документе для отца, и жизнь его рванулась в продолжение, в то, какое ему хотелось. А так, получив отказ отца, он оставался бы в России в незавидной роли отказника; власти разослали бы о нём нежелательную информацию по отделам кадров и повсюду, где можно нагадить человеку, пожелавшему стать предателем Родины. И работал бы за мизерную зарплату в качестве дворника, лифтёра, рабочего булочной, кочегара, и находил бы утешение в компании напарников по работе, отказников и диссидентов, и спился бы от жизни сей ничтожной. К тому же, не поставленная точка позволит читателю поразмышлять, кого из описанных героев охватило невидимое пламя, и что это пламя означает