Сказки русского ресторана
“И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада
Эдемского херувима и пламенный меч обращающийся,
чтобы охранять путь к дереву жизни.”
— Бытие, 3-24
“Жизнь есть собранье сказок искалеченных.”
— Катя Непомнящая, поэтесса из Нью-Йорка
Иофиил – архангел
Абаддон – демон
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ОТСУТСТВИЕ ТОЧКИ
Глава 1: Змей над островом
По Москве разошёлся слух о том, что в Америке сгорел ресторан “Русская Сказка”, и что, мол, со многими посетителями. Не утруждаясь тот слух проверить, его подхватила газетёнка, падкая на случаи с летальными исходами. Слух этот в виде печатного слова стал слегка смахивать на правду, то есть на правду, в которую верили только те, кто хотел поверить. Поди, докопайся до того, кто первый пустил подобный слух, но прыткий внештатный корреспондент по фамилии Ноговица всё же докопался до источника. Он разузнал, что слух о пожаре зародился в устах мужчины, только что прибывшего из Лос-Анджелеса, и звали его не то Абалихин, не то Абадонин, не то Абахтимов, а то приплетали и Абросименкова. Встретиться с этой залётной птицей Ноговице так и не удалось, – то ли тот увиливал от свидания, то ли не складывались обстоятельства. Ноговице, однако, удалось побеседовать с некоторыми людьми, лично видевшими калифорнийца, и те описывали его, как мужчину вежливого и приятного, который в самом начале знакомства мог показаться скупым на слова, но который, ощутив реальный интерес к происшествию в “Русской Сказке”, становился словоохотлив. Что ж удивительного, – сообщал он, – в Америке русские рестораны сгорают не так уж редко. Подожгли, поскольку проворовались и пожаром решили следы замести. Подожгли, чтоб страховка покрыла убытки. Ресторан подпалила русская мафия за неуплату какого-то долга.
Из того, что Абадонин сообщал (быть может, этого человека звали вовсе не Абадониным, но поскольку именно эту фамилию к нему чаще всего пристёгивали, Ноговица назвал его так и в газете; посему, пока истина не установлена, и мы будем звать его Абадониным), внимательный слушатель заключал, что все пожары в русских ресторанах происходили от поджога, а не от естественных причин, – таких, как забыли плиту отключить; или дурная какая-то мышь перегрызла изоляцию проводов, и случилось короткое замыкание; или, бывает, ударит молния. Слух, как бывает со всеми слухами, искажался в губах переносчиков, особенно варьировалось и смаковалось количество погибших посетителей, оно переваливало и за сотню.
Попадались и версии супротивные. По одной вариации, например, тот ресторан вообще не сгорал, а повредилась одна только скатерть, от того, мол, что некий Голофтеев пытался поджечь в стакане водку. И дальше, согласно той вариации, к Голофтееву приблизился мужчина, элегантно одетый в костюм с чёрной бабочкой.
– Извините, – сказал незнакомец мягко, – за вмешательство в ваш эксперимент. Наблюдая за ним со стороны, я с не малой досадой подумал, что вы заказали не ту водку, то есть водку самую ординарную, сорокоградусную то есть, а такая, как я удостоверился с помощью собственных экспериментов, обманчиво вспыхивает, но не горит. Вам помогла бы водка покрепче, та, что с синенькой этикеткой. Либо, позвольте вам посоветовать совсем уж беспроигрышный напиток, пуэрториканский ром “Бакарди”, этикетка которого уверяет, что он крепостью в 151 градус.
– Сто пятьдесят один градус? – поразился Голофтеев. – Да разве такая крепость бывает? Насколько я знаю, чистый спирт и тот где-то градусов девяносто.
– Не спорьте со мной, – сказал незнакомец. – Я лично проверил этот напиток с помощью спиртомера. Кроме того, я доверяю Факундо Бакарди Массо, который изобрёл этот напиток, и с которым мы давние приятели. Кстати, о чём мы говорим? Крепость в данном случае не причём. Вам ведь не крепость нужна, а горение?
Голофтеев не стал это оспаривать, но отчего-то колебался заказать рекомендованный напиток.
– Знаете что, – сказал незнакомец, – я сам люблю подобные эксперименты. Позвольте мне заказать этот ром.
И тут же велел официанту, назвав того по имени Саба, принести не каких-нибудь сто граммов (что вполне бы хватило и на опыты, и на то, чтоб потом проверить на вкус), а сунув Сабе в руку купюру, распорядился бежать во весь дух в бар или в ближайший магазин, за литровой непочатой бутылкой пуэрториканского рома “Бакарди”, и чтоб обязательно на этикетке были цифры 151°.
Саба вернулся моментально (ром оказался в запасах бара).
– За скорость, – ухмыльнулся незнакомец и сунул Сабе другую купюру, которая, замедленно плывя в карман, оказалась, как и первая, в сто долларов.
Незнакомец разлил ром по стаканам, протянул Голофтееву зажигалку.
– Ну-ка, – сказал, потирая руки, и с нетерпением на лице, – давайте посмотрим, что получится.
Вспыхнуло пламя, и тут же пропало.
– Не горит, – огорчился официант, застрявший у стола понаблюдать и, возможно, ещё как-то услужить редчайшему по щедрости клиенту.
– Не горит, – усмехнулся Голофтеев.
– Ещё как горит! – возразил незнакомец.
Голофтеев хотел ладонью попробовать температуру над стаканом, но его подвёл рукав пиджака, верней, подвело то обстоятельство, что в тёплом климате Калифорнии он носил пиджаки очень редко, и от того каждый раз забывал о наличии рукавов, о том, что у них есть дрянная привычка цеплять находящееся под ними. Итак, рукав опрокинул стакан, ром выплеснулся на скатерть, и по ней, во все стороны распространяясь, понеслось еле заметное глазу нежно-сиреневое пламя.
– Что же вы так, – вздохнул незнакомец. – В стакане горело невидимым пламенем.
Первым на пламя набросился Саба, с горячностью грузинского происхождения; он, как джигит на коне с саблей, так скакал и хлестал салфеткой, что и второй стакан опрокинулся, и легко воспламенявшаяся жидкость подожгла красный ковёр. Ковёр-то ладно, его без труда затоптал сам Голофтеев, и даже заметных следов не осталось, но скатерть… – с ней пришлось повозиться. После того, как её затушили, и до того, как в ресторане началось паническое смятение, Саба вознёс скатерть над головой, всю обгоревшею, в дырах, промокшую от газированной воды, и так пронёс её сквозь ресторан под шутки, выкрики, аплодисменты.
Случился ли подобный эпизод? Подробности, которыми его обвешивали, разумеется, впечатляют, но любым подробностям – грош цена, если они не факт, а фантазия. Хотя, когда тот же Ноговица не поленился пройти по цепочке всех, кто тот эпизод рассказывали, то в самом начале, как ни странно, оказался всё тот же Абадонин.
В наши суетные времена, когда читатель уже зевает, ещё не то что взяв в руки книгу с литературно-художественным произведением, а даже только подумав о книге, в которой действие неторопливо бредёт в непредсказуемую сторону, и в которой возможна работа для мозга, – так вот, в наши суетные времена читателя рекомендуется поразить в первом же параграфе сочинения, если он, конечно, не растянутый. Использовав подобную рекомендацию, автор и начал сие сочинение с драматического события, то есть с пожара в ресторане и с, вероятно, немалыми жертвами. Автор при этом собой недоволен: вот, мол, пошёл на поводу у современных представлений, как хватать читателя за горло. Автору больше милы читатели, которым в тиши и в полумраке, без каких-либо внешних раздражителей хотелось бы сесть в кресло под лампой и углубиться в описание какого-нибудь гоголевского колеса, которое, позёвывая и почёсываясь, обсудят два скучающих мужика.
В Америке такими мужиками, скорее всего, были бы негры, которые поздним субботним вечером сидели бы на безлюдном бульваре, оживлённом только автомобилями. Бульвар бы выглядел не примечательно, как многие улицы в Америке: дома скучной архитектуры, между ними заборы там и сям, плохо скрывающие строительство, либо запущенные участки. Зато человек, наделённый правом называть городские улицы, в порыве хорошего настроения подарил этой улице название “Бульвар Заката”. В своей упрощённой бесхлопотной жизни, пропитанной дешёвым алкоголем, марихуаной и презрением ко всему, что их в жизни окружает, эти бесцельно сидящие негры уже видели столько колёс, что давно перестали их замечать, и уж тем более, размышлять, куда они могут докатиться.
Но что повторяться, после Гоголя о колесе лучше не скажешь, поэтому не лучше ль обратить внимание на что-нибудь иное, кроме колеса, – например, на двух подвыпивших мужчин, которые вывалятся на тротуар из дверей какого-то ресторана. Не вникая пока в детали обличья, не пытаясь тут же создать характеры, отметим лишь то, что один из них будет высоким и худым, другой – полноватым и низкорослым. С первого взгляда могло показаться, что оба едва на ногах держались, но взгляд повнимательней выявлял, что худой и высокий господин почти тащил на себе низкорослого, как если б вытаскивал с поля битвы тяжело раненого бойца.
Американские рестораны в подобном нетрезвом виде покидают не так уж часто, а если кому кажется, что часто, то он, очевидно, насмотрелся кинофильмов, в которых всё должно быть преувеличено, иначе, кто будет их смотреть. В России же, вспомним, наоборот: в России в такой поздний час субботы мало кто выходит из ресторана походкой непьющего человека. Опыт жизни в оставленной родине заставит нас резко остановиться, чтобы поднять глаза на вывеску над высокими тяжёлыми дверями. “Russian Fairy Tale”, прочитаем мы готические буквы, похожие на русскую кириллицу. Ага, ресторан “Русская Сказка”.
Кто эти подвыпившие господа, как они именно развлекались, кто окружал их в ресторане, что вообще там случилось в тот вечер? Прокрутим стрелки часов назад, на какие-нибудь несколько часов, до момента, когда двери “Русской Сказки” распахнул Павел Заплетин, – тот самый высокий худой господин, который поздним субботним вечером подставит плечо не в меру подвыпившему низкорослому господину.
Итак, из всего умопомрачительного количества ресторанов, наплодившихся в поднебесье, мы выбрали русский ресторан на территории Лос-Анджелеса, который с испанского – Город Ангелов. По площади город – первый в Америке, и так разбросался вдоль океана, по всяким долинам и холмам, что похож на жидкую кашу, тонко размазанную по тарелке, а тот же Нью-Йорк (его присутствие в нашей истории необязательно; этот гигантский метрополис, который сбежавший оттуда Иосиф, человек, иногда похожий на птицу, сравнивал с чёрной свирепой гориллой, объявился здесь только для сравнения), – так вот, а Нью-Йорк – каша густая, в которой заторчит не только ложка, но и стоэтажный небоскрёб.
В русском рассеянье наплодилось так много ресторанов с русской пищей, что иные по внешнему виду на русские даже и не похожи. Посему, открывая свой ресторан, владелец его Гарик Амерян сделал всё, чтоб его заведение смотрелось, как типичный русский ресторан, то есть учёл пышные люстры, ковры на стенах и на полу, с преобладанием красного цвета, площадку для танцев, сцену для оркестра, картины на стенах, да побольше, да чтоб на сюжеты из русских сказок.
Вот именно в такое заведение и явился Заплетин субботним вечером. Девица, сидевшая за конторкой, взглянула на отвлёкший её скрип аккуратно притворившейся двери, попутно взгляд её засорился худым и высоким господином с чёрными усами и бородой, и она поспешно вернула глаза к тому, что до этого читала. Заплетин из этого заключил, что она из России совсем недавно, не научилась встречать клиентов с улыбкой и ласковым вопросом.
Заплетин прошёлся по фойе в форме сумрачного пенала; фойе ему напомнило закоулок с детства знакомой галереи – на стенах висели большие картины на сюжеты из русских сказок. Оказавшись поблизости от конторки, он узнал, что девицу зовут Риммой; её имя было на ярлычке, так удачно пришпиленном на груди, что взгляд с ярлычка тут же соскальзывал в низкий разрез облегающей кофточки. Пару раз Заплетин взглянул на сумрачно-невнятное отражение в зеркалах между картинами, и остался собой недоволен: зеркала отчего-то его показывали чрезмерно высоким и худым.
Он опустился на кожу кресла и стал скрашивать ожидание мужским наблюдением за девицей. Наблюдение сначала было неудачным, поскольку Римма его не дарила мелкими и будто бы случайными переливами женского тела, от которых мужчинам становится душно. Но вскоре в её позе произошла симпатичная перемена. Она перестала листать журнал, один из тех глянцевых журналов, ориентированных на женщин, низко склонилась над столом, стала читать что-то занятное, и, как это случается у женщин с низким разрезом на груди, стала смущать и радовать взгляд щедрой порцией белого бюста.
Такое развеет любую скуку, но если б Заплетин и кто угодно знал, к чему она пригибалась, он бы взгрустнул по тем отношениям между женщинами и мужчинами, которые можно назвать чистыми, то есть в которых главное – чувства: Римма читала статью о том, как расположить к себе богатого мужчину. В ожидании щедрого богача ей приходилось на хлеб зарабатывать отвратительно самостоятельно, отчего её личико чаще всего было понурым и неприветливым. Сидевший поблизости господин, – она, разумеется, проверила незаметной работой глаз, – не тянул на богатого добряка. А тот, оказавшись под влиянием сказочных сюжетов на картинах, пытался сравнить эту девицу с кем-то отрицательным из фольклора, – что ли с одной из сестёр Золушки?
С громом захлопнувшейся двери в фойе объявился другой господин. Римма от грохота содрогнулась, её намалёванное личико на несколько мигов как бы состарилось, тусклая люстра на высоте качнула почти незаметные тени и зазвенела на частоте, не доступной человеческому уху. Направляясь к конторке, минуя Заплетина, вошедший взглянул на него внимательно, легко улыбнулся, кивком поздоровался.
“Да нет же, – Заплетин колебался, в ответ улыбнувшись и тоже кивнув, – этот не может быть Басаментом, не похож на него ни лицом, ни фигурой… Однако, не зря же он смотрит так, будто бы ждёт, что я скажу. Кто его знает, люди меняются, а они не виделись…, сколько? лет пять? да и память не самый надёжный советчик”. Заплетин слегка приподнялся с кресла:
– Вы, случайно, не Басамент?
– Увы, я не он, – отвечал незнакомец. – Моя фамилия Абадонин.
– Тогда извините, – сказал Заплетин.
– Да нет, это вы меня извините. За то, что я не ваш Басамент.
Ответив на шутку коротким смешком, Заплетин вернулся в объятия кресла.
По пути к девушке за конторкой, глазами скользя по сказкам на стенах, Абадонин замер перед картиной, на которой из моря взвившийся змей нависал над маленьким поселением, разбросанным по скалам островка.
– Неплохо, неплохо, – сказал Абадонин. – А вы как считаете, Заплетин?
“Откуда он знает моё имя?” – подумал Заплетин, и отвечал:
– Я тоже думаю, что недурно. Только не ведаю, что за сказка.
– Да всё та же, – сказал Абадонин, отодвигаясь от картины.
– Как поживает наша Риммочка? – спросил он, перед девушкой останавливаясь. – Простите, что дверь ваша так грохнула. Вам надо бы там вместо пружины поставить пневматический механизм. Чтоб, знаете, пла-а-а-вно так закрывалась, – и он эту плавность иллюстрировал замедленным движением руки, руки мускулистой, загорелой, в густой тёмной поросли волосков, с золотисто сверкнувшим в них “Ролексом”.
“Кто он такой? – подумала девушка. – А он симпатичный, похож на актёра, и одет в дорогой костюм… “
– Да всё хорошо, – она отвечала, улыбаясь со всей возможной приветливостью и даже краснея от усилия как можно больше ему понравиться. – А о двери не беспокойтесь. Она у нас какая-то своевольная. То грохнет, как гром, то пискнет, как мышка.
– Ну, у вас загадочная дверь. Чувствует каждого человека, на каждого по-разному отзывается. Во мне, значит, гром какой-то присутствует?
Абадонин и Римма посмеялись, как люди, подмечающие юмор во всех его лучших проявлениях. Абадонин нежно погладил глазами молочно-белую грудь девушки.
– Да, так что у вас там со столиками?
Римма нарушила инструкцию, то есть не стала мужчину спрашивать, есть ли у того броня на столик, а проявила самовольство.
– Вам нужно на сколько человек?
– Да как обычно. На одного.
– Пожалуйста, – Римма вскочила со стула, на ходу подхватывая меню, и повела незнакомца к столику, к лучшему столику в ресторане, который ни при каких обстоятельствах не отдавался простым посетителям, и за который лишь сам Амерян отводил важных гостей. “Что же я делаю, дура такая?” – ужасалась она мысленно, пока усаживала незнакомца.
– Весьма благодарен, – сказал Абадонин, легонько погладив её руку, а когда его пальцы отстранились, она ощутила в ладони бумажки, которые даже просто на ощупь заключали в себе немалую ценность.
И – да, ощущение не обмануло: вернувшись к конторке и косо взглянув на бородатого типа в кресле, она разжала ладонь и взглянула – там были три стодолларовые купюры. “Не зря всё, не зря”, – утешилась Римма, утешилась, правда, лишь в денежном смысле, а в другом, более срочном смысле, который грозил потерей работы, низко наклонилась над журналом, но не читать, а напрячь мозги: что бы такого наврать Амеряну про этого щедрого незнакомца?
– Риммочка, а вы не беспокойтесь, – услышала голос Абадонина, который стоял всего в двух шагах. – Скажите Гарику: я его друг. Ещё со школы. И всё уладится.
Римма вздохнула с облегчением, махнула ручкой вслед Абадонину, а Заплетин со скуки снова поплыл по картинам со сказочными сюжетами. Снова наткнулся на картину со змеем, нависшим над островом… “Змей над островом – образ дьявола, всечасно опекающего людей?”.
Не так, однако, змея воспринимал хозяин ресторана Амерян. Он наткнулся на эту картину на выставке местного художника, и это случилось как раз в тот момент, когда он вынашивал идею о создании русского ресторана на популярном бульваре “Сансет”. В змее, нависшем над островком, Амерян узрел символ алкоголя; а если попытаться определить, в чём заключается душа типичного русского ресторана, то непременно придёшь к заключению, что эта душа – как раз в алкоголе.
Ещё раз вернувшись к груди Риммы, взгляд Заплетина вызвал из прошлого сорокаградусный мороз, плохо нагретую квартиру где-то на окраине Москвы, сырую курицу на полу в розовой лужице крови, ранее поссорившихся хозяев, не успевших эту курицу приготовить, компанию, собравшуюся встретить новый год, которой ни водка, ни анекдоты не помогали повеселеть.
– Лес родился ёлка, зелёный он была, – пытался взбодрить себя и компанию гость средневосточного происхождения, но только усиливал уныние своими исковерканными куплетами.
Один из гостей предложил игру, которая сначала показалась странной, но постепенно всех вдохновила. По жребию все разбились на пары, и чтоб непременно мужчина и женщина. Пара, чья очередь приходила, удалялась в пустую комнату, придумывала сцену из какой-нибудь картины (так получилось, что в тот вечер чаще использовались картины на сюжеты из русских сказок), репетировала эту сцену, возвращалась в новогоднюю компанию и позами и выражениями на лицах иллюстрировала сцену из картины, а другие должны были угадать, что за картина и кто художник.
Заплетин оказался в паре с женщиной, с которой он только что познакомился. Припоминая сюжет картины, которую они решили оживить, он опустил холодную руку на слабое женское плечо. Они постояли так друг против друга, пытаясь припомнить точные позы мужчины и женщины на картине, и вдруг она руку его передвинула на свою полуголую грудь, неожиданно тёплую в зябкой квартире, прижала и сколько-то не отпускала. Он замер, не зная, что делать дальше – то ли убрать осторожно руку, то ли, напротив, прижать её крепче, и после этого, например, осмелиться на поцелуй…
Грохот двери возгласил о приходе низкорослого и полноватого мужчины. Он быстро направился к конторке, заметил Заплетина, остановился, поглядел на него вопросительно.
– Вы Басамент, – произнёс Заплетин, на сей раз ничуть не сомневаясь, что вошедший в самом деле Басамент, и отмечая, что тот изловчился наесть себе пожизненное брюшко, отпустил довольно длинные усы, но уход за ними забросил, начал лысеть и ветшать лицом, то есть столько в лице накопил морщин, что кто-нибудь другой такое же количество накопил бы за двадцать лет.
– Ну, Басамент! – отвечал вошедший, почему-то так неожиданно громко, что девица выразила на лице то испуганное почтение, какое вырабатывается у россиян по отношению к горлопанам, скандалистам и грубиянам.
С небольшой бородатой улыбкой и рукой, нацеленной, как кинжал, Заплетин приблизился к Басаменту. “Вот, – думал он, пожимая руку, мягкую, потную и горячую, – в облике этого человека ко мне приближается воплощение моего осознанного желания. Впрочем, – поправился он, по привычке усомнившись в любой своей мысли, – кто его знает, зачем и кем послан мне этот человек, и что именно он олицетворяет; а, может быть, он персонифицирует другое, значительно более важное, неосознанное желание?”
В блокноте, извлечённом из-под женского журнала, девушка вычеркнула фломастером строчку Евграф Басамент и пошла впереди мужчин, красиво плутуя джинсовым задом. Басамент вонзил локоть в живот Заплетина и подбородком указал на то замечательное вихляние. Заплетин сморщился от неудобства, возникшего в дыхательной системе, но заставил себя ухмыльнуться и понимающе закивал. Мелкий, казалось бы, эпизод, но оба взбодрились предвкушением, что совпадение в этой мелочи – как бы предтеча к совпадениям в чём-то существенно более важном. Столик был от сцены далековато, но девушка строго возразила, что лучшие столики невозможны ввиду предстоящего наплыва свадьбы, бар-мицвы, дня рождения и воссоединения семьи.
– Скажите спасибо, что этот достался, – приструнила она клиентов не забытым российским душком, который одни терпят всю жизнь, а другие, прикинувшись политэмигрантами, бегут от него на другой край света.
В почти пустой зале затерялись несколько тихих посетителей; самым живым оказался стол, за которым мужчины-официанты обсуждали что-то с серьёзными лицами, – то есть не женщин обсуждали, а что-то, связанное с финансами.
Пока Заплетин и Басамент оглядывали ресторан, застревая на сказочных сюжетах, раскиданных по тёмно-красным стенам, автор проскальзывает в щель, возникшую меж настоящим моментом и моментом появления официанта, с тем, чтобы читателя осведомить о причине свидания двух господ.
Под влиянием философии, которая сделала Америку богатейшей страной мира, которую с чьей-то лёгкой руки прозвали Американская Мечта, и которая утверждает, что без материального благополучия настоящее счастье невозможно, – под влиянием этой философии Заплетин решил приумножить деньги с помощью новой инвестиции. Для обретения уверенности в том, что он собрался затеять, он обзвонил нескольких знакомых, которые могли бы предоставить бесплатную дружескую консультацию. Один уклонился от лишних хлопот, себя подменив автоответчиком, другой торопился в аэропорт, третий не знал, что посоветовать и предложил позвонить четвёртому, четвёртый спал, – сказала жена, пятым оказался Басамент, которому Заплетин позвонил, не рассчитывая ни на что, поскольку они уже много лет не встречались и не созванивались. Басамент, по слухам, разбогател, занимаясь торговлей недвижимостью.
Бурно приветствовав Заплетина и не выслушав даже, в чём дело, Басамент предложил выпить по стопке в ресторане, который был популярен среди русскоязычных иммигрантов. То есть, что странно, он предложил не чашечку кофе и не ланч, как чаще встречаются по делу, а ресторан, да в субботний вечер, когда вся Америка традиционно наводняет хорошие рестораны. И знает Америка, что в этот вечер ресторанные очереди длиннющие, и готова по часу и дольше ждать, когда, наконец, столик освободится, но, тем не менее, семь в субботу – это как пожизненный ритуал. Даже какой-нибудь старик, который уж сколько лет на пенсии, и может поехать в ресторан в любой день недели, в любое время, – и тот выкарабкивается из машины перед дверями ресторана именно в субботу, в семь вечера. Заплетин идеей не вдохновился.
– А мы пораньше пойдём, до толпы, – успокоил его Басамент. – Я приглашаю, и я плачу!
Заплетин не знал, что Басамент завлёк его в русский ресторан по своим деловым соображениям: он хотел обкатать идею, в которой русские иммигранты могли ему очень пригодиться. Идея эта была большой, даже лучше сказать – великой; от неё у кого-нибудь другого просто захватывало бы дух, но Басамент по своей натуре всегда затевал только большое, посему он к последнему своему замыслу, достойному какого-нибудь короля, относился, как к другой большой мечте, которая, он трезво понимал, в реальной жизни может столкнуться с непреодолимыми препятствиями.
До того, как возникла эта идея, он с недавними россиянами избегал деловых отношений: ему казалось, что большинство из них – жулики и бездельники. Многие были переполнены фантастическими идеями, например, как стремительно разбогатеть, но у всех отсутствовало терпение эти идеи претворять в дело. Заплетин, создав успешный бизнес, оказался на них не похожим.
– Что будем пить? – спросил развязно наконец-то приблизившийся официант.
Он не ошибся в их желании выпить чего-нибудь алкогольного, но по обычаю официантов русскоязычных ресторанов, в фамильярности несколько перехлестнул.
– А что выпивают два русских человека, когда сидят в русском ресторане? – спросил Басамент на русском с акцентом.
– Понятно, мужики! – сказал официант. – Какую именно приволочь?
– Приволоки нам именно “Столи”, – распорядился Басамент.
– Пивца, шампанского, газировки? – подбросил идеи официант.
– Пару “Столичных”! – хлестнул Басамент.
– И пару могу, – ухмыльнулся служивый.
Отметив, что с ним Басамент не советуется, Заплетин, однако, не возражал ни против вида заказанной водки, ни даже против её количества, какое для американского ресторана являлось страшно преувеличенным, но для русского – ничего.
Пока под лёгкую болтовню и под малосольного лосося они расправлялись с первой “Столичной”, зал ресторана оживлялся. Римма их, впрямь, не обманула: постепенно все столики заполнили пары и шумные компании – по-российски отметить день рождения, свадьбу, бар-мицву, что-то ещё; очевидно, и семья воссоединилась, но это в глаза пока не бросалось.
Басамент хотел бы как можно скорее начать разговор о своей идее, но из вежливости придержал её, чтобы выслушать дело Заплетина. А дело это было вот каким. Заплетин задумал купить здание на коммерческой бойкой улице. Сам музыкант, он сумел создать довольно популярный в городе ансамбль из музыкантов, певцов и танцоров. Заказов было хоть отбавляй, развлекали везде, где нужно развлечь, и где предлагали хорошие деньги. Свой бизнес, и многие репетиции, если в танцорах не нуждались, Заплетин вёл в собственном доме, который был в зоне некоммерческой. Дом был просторный, двухэтажный, с большим, хоронящим звуки подвалом, но, тем не менее, репетиции слышали ближайшие соседи. Кроме того, на взгляд соседей, мимо их священных жилищ проезжало слишком много машин.
Пусть к дому Заплетина проезжали не автобусы дальних маршрутов, не тяжёлые грузовики, не самосвалы, ни что подобное, а аккуратно шуршали шинами машины порядочных людей, но, – говорили друг другу соседи на зелёных вылизанных лужайках, – но много ли нужно, чтоб задавить кошку, собаку или ребёнка. Совсем ерунда, – кивали в ответ, – это под силу букашке “Фольксвагену”. А посему, – поднимали палец, слегка вымазанный землёй при выпалывании травы (не сорной, а просто нежелательной), – чем меньше машин, тем меньше риска для наших животных, детей, и для нас же.
Соседи были, конечно, правы: для тишины, чистоты, покоя в районах проживания горожан город был тщательно и сложно поделён на жилые и коммерческие зоны, и никто не имел права вести коммерческое предприятие в сугубо спальном районе. Бизнес Заплетина перерос ситуацию его улицы, клиентов пора было переводить в зону коммерческого назначения, в здание достаточное и для танцев. В любой момент ближайший сосед мог накапать куда надо, за этим последуют письма из мэрии, инспекторы, штрафы…, – к чему всё это.
– Я хочу вам оффер два опшенс, – сказал Басамент, внимательно выслушав, какое там дело у Заплетина. – Один – я буду смотреть рентал проперти, какая вас может сатисфай. Другой опшен – мы трай купить домик ин клоузист коммершал эария. Это – мач беттер, но у меня вопрос: у вас есть уан хандред таузэнд долларс на даунпэймент?
Сочувствуя читателю без английского, переведём на русский язык. Басамент предложил два варианта: арендовать либо купить здание в ближайшем коммерческом районе. Купить – много лучше, – добавил он, – но есть ли у вас на первый взнос примерно сто тысяч долларов?
– Откуда? – сказал Заплетин.
– Будут! Мы рифайненс твой хауз (перевод: мы вытянем деньги из твоего дома. То есть он так вырос в цене, что если оформить новый заём, то разница между первым займом и возросшим вторым займом и даст Заплетину сто тысяч)…
Базамента его русские родители произвели уже в Америке, и все, что прожил он, прожил в Америке, поэтому такую тарабарщину ему позволительно извинить. К счастью, ему тут же надоело напрягаться для тарабарщины, и он перешёл на родной английский, который мы и будем использовать, но в переводе на чистый русский.
– Считай, что дом у тебя в кармане, – сказал Басамент и разлил ещё. – Давай за твою новую халупу (халупа с акцентом сверкнула по-русски).
– А если мой дом плохо оценят, – медлил Заплетин с торжеством.
– Не волнуйся. Ты получишь лучшего оценщика. Я ему завтра позвоню.
– Разве не банк выбирает оценщика?
– Да, но банк выберу я!
Басамент твёрдо глядел на Заплетина бледно-голубыми честными глазами, какие бывают, как ни странно, не только у порядочных людей, но и у отъявленных негодяев. Заплетин взглядов в упор не выдерживал. То ли, – себе он объяснял, – не доставало ему характера отвечать взглядом на долгий взгляд, то ли считал он борьбу взглядов бессмысленным состязанием.