В окне за раздвинутыми занавесками сумрак вспыхивал, гаснул огнями, истирал глаза встречными поездами, тикал столбами, укалывал трубами, глазел обернувшимися собаками, очкастым стройбатовским солдатом, бабкой с мешком, мужиками с пивом, стариком, застёгивающим ширинку, девочкой, моющей крылечко, — в окне за раздвинутыми занавесками проносилось так много всего, что переполненные глаза невольно отворачивались от окна.

Дробно, копытно стуча колёсами, плавно раскачиваясь, подрагивая, прокуренный шумный плацкартный вагон мчал Леонида в столицу Родины. До прибытия поезда в Москву оставалось ещё несколько часов, а из еды, взятой в дорогу, сохранилась только краюха хлеба. Наплевав на острастку своей супруги не транжирить деньги на рестораны, Лёня послушался не её, а бурчания голодного желудка, пожелавшего что-то вкуснее хлеба.

Добравшись до вагона-ресторана, он долго стоял в узком проходе, ожидая свободного места и мешая официантке. Наконец, из-за столика на четверых поднялся нагруженный пивом парень. Лёня рванулся к свободному стулу, сел, отодвинул тарелку с костью и остатками картофельного пюре и услышал такой вопрос:

— Проездом, к родне, командировка?

Сквозь позолоченные очки на него смотрел массивный мужчина, похожий на важного начальника. Перед мужчиной стоял графинчик, золотистый, видимо, с коньяком, тарелка с сыром, тарелка с бифштексом. Широкие скулы мерно двигались.

— Вы это…, меня? — уточнил Лёня, всю жизнь робевший перед начальством.

— Именно вас, — сказал мужчина.

— Не, я в Москву, я по личному делу.

— Значит, к родне, — сказал начальник.

— Не, не к родне, — отвечал Лёня.

— А, к знакомым?

— И не к знакомым.

— К бабе, что ли? — спросил начальник.

Лёня засмеялся: — И не угадали. Моя баба дома осталась.

Начальник сморщился: — К бабе-любовнице?

— Да кабы, да нет же! Ха-ха-ха.

Начальник критически оглядел его.

— Тебе сколько лет, — спросил он строго.

— А что такое? Ну…, пятьдесят.

— Где работаешь?

— А что?

— Где? – усилил голос начальник.

Лёня почувствовал, что влип во что-то неприятное, с последствиями.

— В реммастерской, — сказал он тихо.

— В селе, в городе?

— В деревне.

— Название деревни.

— Сабатиновка.

— Кем работаешь?

— Да вам зачем?

— Кем? — так зычно рявкнул начальник, что на соседних столах оглянулись и приглушили голоса.

— Слесарем я, механизатором. Мы тракторы ремонтируем.

— Как зовут?

— Леонидом.

— Фамилия.

— Кукобой.

Начальник, не спуская с Лёни глаз, пропустил ещё одну рюмку, бросил в рот сыр, откинулся на стуле. Широкие челюсти мерно двигались, пальцы тарабанили по столу, на среднем пальце левой руки поблескивал крупный перстень. На Лёню надвинулось ощущение, что решалась его судьба. Мимо проходила официантка.

— Рассчитаться, — сказал начальник.

— С вас восемь рублей сорок три копейки, — сказала девушка, протягивая счёт.

Начальник подал десятку и встал.

— Большое спасибо, — сказала девушка, медленно роясь в карманчике фартука.

Начальник выплеснул в рюмку коньяк, ещё остававшийся в графинчике, положил на Лёню тяжёлый взгляд.

— Давай там, лучше чини трактора. А то у нас с сельским хозяйством — того.

Отмахнувшись от сдачи, протянутой девушкой, он ступил в проход между столиками и, сохраняя равновесие широко раздвинутыми ногами, двинулся к выходу из ресторана.

«Будем стараться», — подумал Лёня и оглядел, наконец, свой столик. Слева потягивал бледное пиво рыжий мужчина неясного возраста, в мятом костюме, забрызганном перхотью. Напротив него, рядом со стулом, за которым сидел начальник, нервно оглядывалась девица с узким лицом и рысиными глазками.

Взгляд перекинулся через проход, на капитана и майора, травивших похабные анекдоты двум хихикающим толстушкам. Дальше — компания с гармошкой, иногда извлекавшей громкие звуки, напрасно пытавшиеся сложиться хоть в какую-нибудь мелодию. Мужик, изможденный папиросами, усиливал прокуренность вагона и наблюдал за происходящим. Лёня оглянулся на буфет.

— Официантка, — крикнул он, примерно не хуже того начальника.

Около буфета не реагировали.

— Это буфетчица, — сказал рыжий. — Она даёт только на вынос.

— А пиво там есть? — спросил Лёня.

— Нету там пива, — сказал рыжий.

— А вы что пьёте?

— Ну, пиво. А в буфете его нету.

— С собой принесли?

— Не, здесь.

— А кто его дал.

— Официантка.

Лёня отдернулся к окну. Там окончательно стемнело, и было лишь то, что было в вагоне. Там, в отражении проходила та самая официантка.

— Официантка! — потребовал Лёня.

Девушка если и среагировала, то лишь одним слуховым аппаратом, а все остальные её органы неспешно проплыли мимо стола. Леня с досады дёрнул ногой.

— Поосторожней! — сказала девица и оцарапала глазами.

— Я ж не хотел, — улыбнулся Лёня.

Девица взбешенно смотрела в сторону. Извиняться дальше было чревато.

— А только пива она не даёт, — хихикнул рыжий, лизнул палец, снял с себя крупную перхотинку и приблизил её к глазам.

— Вам же дала, — сказал Лёня.

— Мне дала, а вам не подаст.

— Чего это так? — спросил Лёня.

— А вот так, — засмеялся рыжий.

Усмехнулась, глядя в бок, и девица. Лёня опять отвернулся к окну, отражающему соседей. «Что-то меня в Москве ожидает?» 

— 

Если бы выбрать человека, идеально представляющего собой образ деревенского простака, жизнь которого протекала в пределах лишь одного посёлка с редким посещением убогого райцентра, — то я предложил бы выбрать Лёню.

Он не любил и даже побаивался вылезать за пределы своей деревни. Так человек, просидевший долго взаперти своего дома, почему-то страшится выйти на улицу. А в Москву он тем более бы не поехал, но его туда выпихнула супруга.

— Меня-то зачем ты туда гонишь? — урезонивал он Катерину. — Тебе надо, ты и езжай. А мне барахла в доме хватает.

Но у супруги на барахло было другое мнение. Во-первых, только в столице родины можно было приобрести то, что носила подруга жены, два раза посещавшая столицу. Во-вторых, для домашнего хозяйства накопился список того, что в их глубинку не завозили. А сама она ехать в Москву побаивалась по причине ослабленного здоровья, уверенности в том, что её супруг заморит голодом всю скотину, а также от страха быть ограбленной, изнасилованной и убитой. Подобный страх ей вселила подруга, которую в Москве надули дважды. Один раз — таксист, заломивший цену, второй раз — группа цыган возле ГУМа, укравшая кошелёк. В любом случае, мнение Лёни для супруги ничто не значило, тягаться с ней Лёне не удавалось: её характер был много сильнее. Так что Лёня ехал в Москву с чётко оформленным заданием: наполнить два пустых чемодана тем, что было в списке супруги.

Окончательно поняв, что ехать придётся, Лёня свои мысли сконцентрировал на возможных столичных развлечениях, которые включали незнакомок не очень строгого поведения, посещение цирка, Сандуны, интимное общение с алкоголем, грубо пресекаемое супругой. Все эти замечательные планы Катерина сорвала одним махом. Время поездки супруга в Москву она ограничила до минимума. График для мужа выглядел так: приедешь вечером, переночуешь; с утра и весь день — по магазинам; вечером сядешь в ночной поезд; и дома чтоб был, как только вернёшься. А чтобы муж ночевал не где-то, — не с сифилисной бабой с улицы, не пьяным в канаве, не в вытрезвиловке, Катерина бог знает откуда выковыряла несколько московских телефонов, владельцы которых или знакомые, или даже дальние родственники. 

— 

Дробно, копытно стуча колёсами, плавно раскачиваясь, подрагивая, набив до одури пассажиров валянием на полках, спертым воздухом, скукой, хмурыми проводниками, варёными яйцами, болтовнёй, голыми пятками, рёвом младенцев и многим другим раздражающим хламом, — поезд домчался до столицы и выплеснул всех на платформу вокзала.

Был поздний вечер, было тепло, светили синеватые фонари, впереди маняще краснело МОСКВА. Лёня шел, куда шла толпа, в руках два больших пустых чемодана, на спине брезентовый рюкзачок.

Платформа кончилась, и толпа распалась на несколько рукавов. Лёня метнулся туда и сюда, наткнулся на типа, нерусского явно, с землистым лицом, изрытым оспой, с усами, с глазами, налитыми кровью. Тип непонятно, зло выругался. Лёня быстро попёр от него, примкнул к другому потоку людей. Тут он, было, заколебался, но ему наступили на ногу и почти сорвали туфлю. Он обернулся, а кто-то безликий буркнул ему «иди-иди». Хромая на сорванной туфле, Лёня пошел-пошел дальше под скупыми жёлтыми лампами.

Быстро редеющий поток занес его внутрь огромного зала. Глаза его разбежались по вывескам: КАМЕРА ХРАНЕНИЯ, ВЫХОД В ГОРОД, К ПОЕЗДАМ ДАЛЬНЕГО СЛЕДОВАНИЯ.

В сером дешевом пиджаке, в мятых брюках, в рубашке навыпуск, с двумя картонными чемоданами и брезентовым рюкзаком, — слишком он был всем примелькавшимся, этаким Иванушкой-Дурачком, скребущим затылок на перепутье. Такие или спрашивают, как пройти, или прут в неположенном месте под милицейские свистки, или спят на мешках у ГУМа, или мечутся на переходах, или стоят, где надо идти, и идут там, где надо стоять. Лёня стоял и озирался там, где он никому не мешал, и потому его как бы не было.

Больше всего манил ВЫХОД В ГОРОД. Только подумать, за теми ступеньками — столица его Родины, белокаменная, древняя, могучая, кипучая, французы с позором, немцы разбиты, чеканя шаг по Красной площади, межконтинентальные ракеты, правительство приветствует с Мавзолея, дети на папах машут флажками, — ноги сами пошли к выходу.

За дверью вокзала лежала площадь, в которую можно было бы втиснуть всю деревушку, где жил Леонид. Это пространство то пустело, то наполнялось стадами машин, будто вдыхало их и выдыхало. Светофоры меняли цвет на красный, и машины послушно замирали. Перед ними пугливо пробегали толпы людей, в большинстве пассажиры, обременённые багажом. То и дело пространство площади перечёркивали яркие и звонкие трамваи. Тускло-жёлтые окна здания над надписью ГОСТИНИЦА ЛЕНИНГРАД забирались так высоко, что казались висящими в небе. Но какой высоты было это здание, Лёня никак не мог разобрать. В дымящейся тьме ему почудилось грузное чудовище с длинной шеей, увенчанное маленькой головкой, глядящее с неба красными глазками.

Вдруг над площадью перед чудовищем пополз пассажирский поезд. Лёня пригляделся и разобрал: поезд катил по мосту или насыпи. Кто-то вошёл перед ним и площадью, и поезд стал заползать в чью-то голову. Лёня подвинулся немного, продолжая глядеть на поезд. Поезд выползал из головы. Она состояла из толстой морды, кепочка низко на глаза, к нижней отвалившейся губе прилипла потухшая папироска.

— Куда поехали? — прохрипела полсвета заслонившая голова.

Лёня отступил:

— Чего куда?

— Куда тебе надо?

— А куда вы едете?

— Куда захочешь, — хрипела голова.

Лёня, однако, проявил похвальную осторожность. Сказалось и то, что подруга жены, хвастливо болтавшая в деревне, что она Москву знает как все свои пальцы, дала Лёне много советов, как нужно вести себя в столице, и особенно остерегаться предлагающих куда-нибудь подвезти.

— Увезут тебя в лес, убьют и ограбят, — страшила она Лёню. — Да ещё и разденут догола. Как будешь в деревню возвращаться?

— А я не знаю, куда мне надо, — ответил Лёня, сжав чемоданы.

Губа и папироска подрожали, потом слепились с верхней губой, потом голова отхаркнулась, сплюнулa, со слюной улетела и папироска.

— Р-р-рожа, — прохрипела голова и уплыла вглубь тротуара.

Площадь стала прохладной, тревожной, поезд унёс из нее часть тепла, а голова привнесла тревогу. Лёня попятился к стенке вокзала, плюхнулся на оба чемодана. Часы на башне Ярославского вокзала показывали двадцать минут одиннадцатого. Посёлок почти вымирал в этот час, редко где парочка или свет; ну, в выходной схлынут из клуба, и молчаливая тьма до утра. А тут в этот час махали портфелями, тащили тяжести, мчались куда-то, ловили такси, брели в обнимку, курили, гадали, дремали на узлах, читали газеты, хохотали, кормили младенцев, гремели транзисторами, пялились на девушек, бренчали на гитарах.

Лёня устал упираться локтями в собственные колени, отбрасывать чуб с правого глаза, терпеть задницей твёрдую ручку, устал оглядывать остальных. Зевнул. На часах почти одиннадцать. Зевнул. Дома давно бы спал. Решительно встал, поднял чемоданы. Нет, не годится спать на вокзале. 

— 

В будке телефона-автомата пол неприятно хлюпал мочой, но это Лёню мало смутило, цацей он не был никогда. Он вытащил из пиджака сильно помявшуюся бумажку с номерами московских телефонов, разобрался, куда вставлять две копейки, но монетка почему-то не проваливалась, даже когда её придавил. «Может, так надо?» — подумал Лёня и набрал первый номер в списке. Ответили длинные гудки. Повесил трубку, набрал второй номер. И второй длинно гудел. Решил проветрить, толкнул дверцу, вставил в щель ногу, вдохнул свежий воздух. Оставляя ногу в щели, набрал предпоследний, третий номер. Две короткие трели, потом щелчок, и телефон проглотил монетку.

— Слушаю вас, — сказала трубка.

— Здравствуйте, Гена, — сказал Лёня. — Привет вам большой от Василия Павловича.

Трубка долго не отвечала. Лёня дунул в неё, кашлянул.

— Спасибо, — медленно вымолвил Гена.

Лёня выждал. В трубке потрескивало.

— Аллё! — выкрикнул Лёня.

— Да-да, я слушаю, — сказал Гена.

— Так я, говорю, от Василия Павловича. Я только приехал. Я на вокзале.

— Ага, на вокзале, — сказал Гена.

— Хочу тут кое-чего купить.

— Это хорошо, — сказал Гена.

«Послать его, что ли?» — подумал Лёня, поколебался и спросил:

— Чего передать Василию Павловичу?

— Полный порядок, — сказал Гена.

— Так что, до свиданья? — спросил Лёня.

— До свиданья, — ответил Гена, и послышались короткие гудки.

Лёня взглянул на последний номер, принадлежавший какому-то Жене. Убрал из щели утомлённую ногу, дверца с железным дребезгом хлопнула, в будке вздымилась и заходила волна мочевого запаха. Лёня похлюпал, переступая и размышляя, звонить ли Жене. Василий Гену назвал дальним родственником, а с Женей они были просто знакомые, вот и в списке он был последним. Так если родня оказалась скотиной, то что ожидать от просто знакомого?

Ночь всё назойливей облипала вялостью, гулом всего тела, судорогой в скулах, несвежей головой, и всё это сильно отягощалось тяжёлым запахом внутри будки. И телефон, на который глядел он, и огромная площадь позади, и Москва, и мир, и вся жизнь в эту минуту пахли мочой.

Дверца будки вдруг распахнулась, воздух снаружи разбавил запах и проскрипел старушечьим голосом:

— У вас нету совести, гражданин.

Лёня обернулся на морщинистое интеллигентное лицо, увидел руку в чёрной перчатке, ухватившуюся за дверцу. Вдохнув мерзкий воздух, увидев лужу, старая женщина отшатнулась, дверца хлопнула на всю площадь. Лёня невольно отшагнул, пол сочно хлюпнул, забрызгав штаны, в спину врезался телефон.

— С-сука! — сморщившись, выкрикнул Лёня, имея в виду не старую женщину, а аппарат, причинивший боль.

Услышав оскорбительное слово, старая женщина уверилась в том, что мужик в телефонной будке вообще родился без совести, и унесла для знакомых старушек и всех вежливых незнакомцев рассказ о распоясавшихся хулиганах, гадящих в телефонах-автоматах.

Первая трель еще не угасла, как отщёлкнуло и зашуршало:

— Да? — хрипло дохнула трубка.

— Женя?

— Какой ещё Женя?

— А кто это?

— Чо те надо? — спросил мужской голос.

— Да Женя мне нужен. Который это… Это вам звонит Леонид, а фамилия моя Фёдоров. Я издалёка, из Сабатиновки. Я только приехал в Москву. Я это… Я просто хотел…

— Чо ты хотел? — спросила трубка. — По роже хотел? Ну, приезжай…

Тут уж самый последний дурак стал бы поддерживать беседу, а то и отозвался бы на приглашение. Лёня всмотрелся в адрес Жени. «А может, — подумал, — адрес правильный, а с телефоном жена нагадила. Неправильную цифру написала. Поеду-ка я по этому адресу. Не на вокзале же ночевать.» Поспрашивав нескольких человек, Лёня понял, что Женя живёт где-то в районе метро «Юго-Западная». 

— 

Лёня направился к букве М, скатился к вывеске ВХОД В МЕТРО, мимо РАЗМЕННЫЕ АВТОМАТЫ и ПРИГОТОВЬТЕ ПЯТИКОПЕЕЧНУЮ МОНЕТУ. Он разменял десять копеек, сунул пятак, куда все совали, монета исчезла, воротца открылись…

— А ну, гражданин! — закричала тётка, стоявшая в двух шагах от него. 

Это была не просто тётка. Она была в форменной фуражке, на околыше которой серебрились крылышки. Официальность её облика подтверждал и чёрный костюм с такими же крылышками на груди.

— А ну-ка, платите за чемоданы! — потребовала она.

Воротца лязгнули, закрываясь.

— Сколько платить-то?

— Пятнадцать копеек. Скорее платите и проходите. Не задерживайте людей.

Лёня выловил из кармана пятнадцатикопеечную монету, бросил её вслед за пятаком, подхватил чемоданы и ринулся в воротца. Те не открылись, а, напротив, больно ударили по коленям.

— А ну, назад! — заорала тётка.

Лёня послушно выплыл назад.

— Я что сказала? — орала тётка. — Сколько платить тебе сказала?

— Пятнадцать копеек.

— А ты сколько бросил?

— Пятнадцать и бросил.

— Одной монетой?

— Ну, одной.

— А там что написано?

Лёня вспотел и покраснел, ковырнул мрамор пола ботинком. Хорошо быть латиноамериканцем. Они, говорят, не переносят, когда на них повышают голос. Чуть что — выхватывают пистолет. Еще хорошо быть западным немцем. Они вообще не кричат друг на друга.

— Тебе пора внуков учить уму разуму, — продолжала орать тётка. — А ты чего делаешь, урод?

— А что я сделал? — спросил Лёня.

— Что он сделал? — взвизгнула тётка, и указывая на Лёню, оглянулась по сторонам, приглашая всё человечество поглядеть на то, что натворила эта придурошная деревенщина.

— А я как знал? — начал злиться Лёня. — Я в вашем метро только в первый раз.

— В каком это в вашем, в каком это в вашем? Не, поглядите на него! Для них всё разжёвано, пережёвано, а они… Или ты читать не умеешь?

— Грамотный я, — возразил Лёня.

— Тогда почему бросил пятнадцать?

— Извиняюсь, — сказал Лёня.

— Как вам не стыдно, гражданин. Продаёте свою совесть за копейки.

— Чего продаю? — спросил Лёня.

— А то, что я ничего не видала. Ты может ничего и не бросал.

— Как не бросал? — обалдел Ваня. — Да я пятнадцать копеек бросил. И до этого ещё пять.

— А я не видала, — осклабилась тётка.

— Да бросил я! — закричал Лёня.

— А будешь орать, позову милицию, — спокойно сказала тётка.

Лёня мгновенно заштопал дыру посреди возмутившегося лица.

— Вот так-то, — сказала тётка. — Платите, гражданин, четыре пятака, один за себя, а три за чемоданы, а иначе не пропущу.

Лёня составил чемоданы, разменял двадцать копеек, торопливо воткнул четыре монеты в прожорливые воротца, продрался сквозь них, понёсся куда-то, то есть куда глядели глаза. Но как он быстро не удирал с видом нагадившего кота, тётка добила его криком:

— Идиот он и есть идиот!

Обида туманила глаза, и он, как в тумане, спускался по лестнице в подземелье огромного города, в грохот яркоглазых синих поездов, в шарканье вываливающихся из вагонов и разбегающихся муравьями. Он потоптался перед схемой линий Московского метро, никак не сумел связать адрес Жени с какой-то конкретной станцией, сказал «извините» мимо идущему, чтобы спросить у него совета. Тот обернулся, но не замедлил. Другой человек улыбнулся Лёне, остановился, внимательно выслушал и объяснил, куда идти.

Потрёпанный грубым к себе отношением в поезде, на площади вокзала, оскорблённый тёткой, впускавшей в метро, Лёня так бурно благодарил, так крепко обнял. что мужчина смутился и почти бегом удалился. «Нет, мир не без добрых людей», — думал Лёня, его провожая прослезившимися глазами.

На нужной платформе, на указателе нашёл станцию «Юго-западная». Опустив чемоданы у края платформы, стал выжидающе руки в боки с видом коренного москвича, вернувшегося из командировки.

Возникли и стали приближаться грохот и яркие фонари. Лёня невольно отступил. Мимо с больным для глаза мельканием понеслись голубые вагоны. Замедлив, поезд остановился, лязгнула открывшаяся дверь. Лёня ринулся внутрь вагона. Грохот порожних чемоданов оторвал пассажиров от книг и дремоты и заставил взглянуть на Лёню. Он приветливо заулыбался и даже что-то проговорил, но никто ни понял его слов из-за женского громкого выкрика откуда-то с потолка, лязга сомкнувшихся дверных створок и прогрессирующего грохота.

— Вот же чёрт, — вымолвил Лёня, балансируя на полу, ускользающему из-под ног.

Ему б ухватиться за что-нибудь, но руки были заняты чемоданами. Не сразу, но всё же догадался уронить один чемодан, ухватился за ближний поручень и опять широко улыбнулся. В столице не принято улыбаться незнакомому человеку, если ты над ним не издеваешься, либо ты не из психбольницы, поэтому все, кто на Лёню глядел, с натянутыми лицами отвернулись. 

— 

Выйдя на станции «Юго-Западная», Лёня тут же поймал такси. Вернее, его тут же поймал мужчина с лицом из южной республики. Лёня стал уточнять цену, но таксист указал пальцем на счётчик. Лёня кивнул, — так даже лучше, счётчик обжуливать не станет.

Зная, что нужная ему улица находится близко от «Юго-Западной», Лёня сначала сидел расслабленно, глядя на малолюдные улицы. Но ехали дольше, чем он ожидал, с многочисленными поворотами, с тиканьем безжалостного счётчика, который отщёлкивал рубли так быстро, как тётки в его деревне лузгали семечки на скамейках. Лёня мрачнел, а потом не выдержал:

— Долго мы едем, товарищ таксист.

— Чё гаварыш? — гавкнул затылок, подтвердив сильным акцентом принадлежность к южной республике.

Лёня не стал продолжать разговор, чтобы не сделать что-нибудь хуже. Вскоре они, попетляв меж домами, подкатили к многоэтажке с едва различимым, но правильным номером. Лёня раздражённо рассчитался. Таксист, не добавив второго слова к тому, что он раньше проговорил, уехал с ухмылкой под усами, очень довольный своим умением обдирать дураков- провинциалов, таская их по ненужным улицам.

Не скоро, но всё же нашлась та дверь, до которой добраться было так дорого. Лёня сначала постучал, потом наглядел кнопку звонка. Позвонил, и ещё пару раз позвонил. Открыл мужчина, полуодетый, с лицом человека, которого ночью вытащили из постели.

— Здравствуйте, Женя…, — начал Лёня, но мужчина его оборвал.

— Во-первых я, знаете, не Женя. А во-вторых, кто вам дал право будить меня в середине ночи?..

Он поглядел на чемоданы.

— С вокзала? Вы перепутали адрес.

Взглянув на листок, протянутый Лёней, мужчина сказал, что — да, его адрес, но он не знает, кто такой Женя, и рекомендует позвонить тому, кто дал неправильную информацию.

— А сейчас, извините, я иду спать.

И с этим не-Женя захлопнул дверь. 

— 

Что оставалось? Только вокзал? Или дешёвая гостиница? Гремя чемоданами по лестнице, Лёня вывалился из подъезда. Было прохладно и освежало. Но освежало только тело, а мысли бродили в голове, как распаренные мужики бредут домой после душной парилки и четырёх-пяти кружек пива, куда примешали ещё и водки. Его окружали многоэтажки с редкими светящимися окнами.

«Спросить бы кого-то, где тут гостиница…» Лёня оглянулся по сторонам, и будто услышав его желание, из-за угла возник человек.

— Я извиняюсь, — сказал Лёня. — Не скажете, как дойти до гостиницы?

Человек остановился в нескольких шагах. За его спиной, перед подъездом, светила яркая лампочка, и всё, что Лёня мог различить, — лишь очертания фигуры.

— Нету тут никакой гостиницы, — ответили Лёне нетрезвым голосом. — Это тебе до центра ехать.

— А где этот центр? Как туда ехать?

— Да на такси.

— А на метро?

— Попробуй метро, – засмеялся мужчина. — Утречком будет первый поезд.

— А такси? Где найти такси?

— Иди туда. Жди на дороге. Авось, тебе повезёт.

 C этим он направился к подъезду, из которого только что вышел Лёня. Лёня двинул, куда указали, но тут в голове блеснула мысль: а что если этот мужик — Женя? Лёня рванулся назад, к подъезду, замер, хлопнул себя по лбу: как этот мужик может быть Женей, если в квартире живёт не Женя?

Лёня долго стоял у дороги. Машин было мало, и все не такси. Одна, наконец, остановилась. Водитель, подрабатывающий частник, опустил дверное стекло:

—- С какого вокзала уезжаешь? – спросил он, увидев чемоданы.

— Мне в гостиницу, — крикнул Лёня. — В какую-нибудь подешевле.

— Ты что, охренел? — засмеялся водитель. — Тебя без брони никуда не поселят. Или без блата где-нибудь там, — он ткнул указательным пальцем вверх. — Или если сумеешь подмазать сговорчивого администратора.

Он усмехнулся, поскольку Лёня был по всем признакам не совместим ни с одним вариантом попасть в гостиницу. Он собрался тронуться с места. Мысли у Лёни — заметались: «Подождать другую машину? Вернуться в дом, где он уже был (а вдруг он ошибся и позвонил в неправильную квартиру)? Или доехать до вокзала?»

— Стой! —ухватился он за машину. — На вокзал! Вези на вокзал.

— Тут много вокзалов. Какой тебе?

— Ну…, тот, где площадь. Метро там есть, и телефоны-автоматы…

— Как называется твой вокзал? — раздражённо прервал водитель описание всякого вокзала, существующего в Москве.

 — А, Ярославский, — вспомнил Лёня.

Водителя это вполне устроило, так как на площади трёх вокзалов было легко находить пассажиров, если, конечно, не нарываться на конкурирующих таксистов. А Лёня решил не возражать по поводу стоимости проезда, которая если не порадовала, но оказалась меньше того, что нагло содрал с него кавказец.

Добравшись до площади трёх вокзалов, Лёня присел на чемодан, нашарил на дне рюкзака кусок хлеба, сжевал его весь, пришлось всухомятку. На каком вокзале заночевать? «Ленинградский» Лёня сразу отмёл по причинам, близким к патриотическим и не лишённым здравого смысла. Там, рассудил, порядки построже, — имя Ленина, революция, второй город после Москвы. «Ярославский» — вроде, ни то, ни сё, «Ярославский» не связывался ни с чем, кроме имени Ярославна из какой-то забытой сказки. Остался «Казанский»: оттуда везут в глубинку России, в просторы Сибири, туда, где живут простые люди, привыкшие к тягостям и неудобствам, те, кто не станет выкобениваться, как это делают интеллигенты. Лёня направился к «Казанскому». 

— 

Случалось ли вам ночевать на вокзале, переполненном пассажирами, из которых многие без багажа, то есть подозрительные личности, из-за которых стоило пристально наблюдать за своими вещами? Но как наблюдать, если сон безжалостен, и руки, обнимающие барахло, постепенно с него сползают? Провели ли вы ночь на твёрдой скамейке, кое-как втиснувшись между татаркой с сопливыми крикливыми детишками и толстым храпящим мужиком в дурно пахнущей телогрейке? Снилось ли вам в подобную ночь, как вы, еле двигая ногами, тащитесь по вязкому болоту, время от времени проваливаясь в трясину коротких снов, и в этих снах появляется Женя?.. Лёня снова стоял в моче, пытаясь до кого-нибудь дозвониться. Наконец, в телефонном аппарате щёлкнуло, звякнуло и спросило: — Да? Алло? — Женя? — Да, Женя. — Это вам звонит Леонид. — Вы мой родственник? — Вроде бы да. — Вам что, негде заночевать? — Ага, негде. — Ручка есть? — Ага. — Записывайте адрес…

Кто-то тряс его за плечо. Разлепил тяжёлые веки. На фоне тусклого потолка над ним, как кривой чёрный бугор, склонялся милиционер.

 — Документы! — потребовал он тоном, пресекающим возражения.

Лёня, и не думая возражать, стал шарить руками вокруг себя, пытаясь нащупать свой рюкзак, в котором лежали паспорт, деньги, мыло, зубной порошок и щётка, небольшое полотенце, хлебные крошки и, наверно, что-то ещё. Чемоданы стояли неподалёку, но не рядом с его коленями, а у прохода, шагах в пяти. А рюкзак, похоже, пропал.  

Лёня вскочил, макушкой ударив подбородок нависавшего мельтона. Тот отшатнулся и правой рукой схватился за кобуру.  

— Украли! — выкрикнул Лёня так громко, что кое-какие пассажиры очнулись и бросились проверять, на месте ли их вещи.

— Документы! — гаркнул мельтон, и самые трусливые пассажиры стали вытаскивать паспорта, а какие-то, будто нужда заставила наведаться в туалет, стали бочком отходить в сторонку, не спуская с мельтона косого взгляда.

— У меня всё украли, — сказал Лёня. — В рюкзаке были паспорт, деньги, билет. Чемоданы даже хотели стырить. Видите, вон мои чемоданы. Схватили оба и понесли. Чувствуют, лёгкие, пустые, тут же и бросили. Вон они.

Подобные враки мельтон уже слышал. Он велел Лёне показать, что лежит в пустых чемоданах. Возможно, он Лёню бы отпустил за умеренный откуп от ареста, но чем откупиться, коль всё украдено. И, пожалев, что так неудачно связался с деревенским голодранцем, велел ему следовать за ним в отделение милиции вокзала.

На этом развитии событий автор с сожалением останавливается. А ведь как было бы увлекательно после ночёвки на Казанском отправить героя в одиссею по знаменитым магазинам. Их список, составленный супругой под руководством её подруги, находился в украденном рюкзаке, и в списке том были и ГУМ, и ЦУМ, и Детский Мир, и Синтетика, и Лейпциг, и Тысяча Мелочей, и ещё несколько универмагов недалеко от станций метро. И в эту увлекательную одиссею вдруг вмешался вокзальный жулик, который, взглянув на этот список, швырнул его в мусорную урну.

Автора можно обвинить в неспособности историю закончить, в том, что сюжет ему надоел, или не хватило воображения, или куда-то торопился, — да мало ли всякого ещё, в чём авторов любят обвинять. Но что делать, если герои — это те же живые люди, с которыми может случиться разное, — инфаркт, автомобильная катастрофа, или тот же кирпич на голову. Вот и приходится обрывать не законченное повествование.

А что же ещё оставалось автору? Описывать, что там было в милиции, как наш горемыка-провинциал несколько дней сидел в каталажке, пока выяснялась его личность, как его выпустили на улицу с теми же пустыми чемоданами, как разъярённая супруга его встретила на «Ярославском» и какими словами его обзывала… Нет, нет никакого смысла продолжать эту историю.