Как трудно идти прямой дорогой

“Перефразируем “Дым” Тургенева. Вот стоит дерево, и безветренно; сумеет ли лист на нижней ветке прикоснуться к листу на верхней ветке? Никоим образом, говорите? Ан нет. Налетела буря, все на дереве перемешалось, – и те два листа соприкоснулись. Бури над Родиной, бури разные, от политических до духовных, разметали нас во всех направлениях, – и вот, мы причудливо соприкасаемся с казалось бы далекими и несхожими, но прикоснулись, и обнаруживаем, что все мы, как листья с того же дерева.”
— Из рассказа Александра Мигунова “Водка да бабы”.

Почему вы уехали из России?

Я уехал в 79-м. Расхожее мнение: многие эмигранты третьей волны покидали Россию по политическим причинам. Уж очень звучало благородно: диссидент, противник советской власти, воссоединение семей. Но большинство уезжали на Запад в основном  “за хорошей жизнью. А я не стеснялся говорить: да, мои воззрения на жизнь несовместимы с учением марксизма-ленинизма, но я ещё чуть не с детства мечтал убежать в Америку и оттуда объехать весь свет. А многие чувствительные люди уезжали из России по другой важной причине. У них с Россией-матушкой – неизлечимая несовместимость. Больно им было там жить – грубость, хамство, обман, воровство, произвол, беззаконие. Вообще, я приветствую любую причину, которая заставила бы человека сдвинуться с места и куда-нибудь уехать. Под лежачий камень вода не течёт. Правда, и те, кто не сдвигается, иногда тоже бывают правы. Будда, к примеру, много лет неподвижно сидел под одним деревом, и на него нашло просветление.

Вы до эмиграции печатались в России?

Я там печатался, как журналист. Позже, когда я писал рассказы, и мои не конформистские истории были отвергнуты журналами, я подумал, что эмиграция – единственный способ не попасть в тюрьму за свободомыслие, диссиденство. Ещё я решил, что только на Западе я смогу писать так, как хочу, и уж тем более публиковаться.

Вы помните свой первый день в Америке? Было ведь что-нибудь такое, что оставило яркое впечатление?

Первый день в Нью-Йорке был просто замечательным. В аэропорту меня с женой встретил писатель Саша Соколов (мы с ним дружили с университета). Мы сразу поехали к Лимонову, который “присматривал” за многоэтажным домом на Манхэттене. Оттуда – в мастерскую Эрнста Неизвестного, и тот буквально несколько часов беседовал с нами о его творчестве. Князь Голицын, возглавлявший тогда Толстовский фонд в Нью-Йорке, пригласил нас на свою дачу… И все это только в первый день. Вот, – восторженно думал я, — вот она, Америка, начинается!.

Вы сейчас “прижившийся” в Америке. Тяжело ли было в первые годы?

Да, первый год я вспоминаю как один из худших в моей жизни. Настоящая борьба за выживание. Из Италии в Америку нас перевёз Толстовский фонд, но на этом помощь его кончилась. На русских у них не хватало денег. Тогда нахлынули беженцы из Южного Вьетнама, и фонд в основном помогал им. Нам выдали 140 долларов – и все. К счастью, я приехал в США с хорошим английским языком. Дней через десять после приезда я пошёл работать сантехником, за четыре доллара в час. Лежишь весь день в подвале под домом, в пыли, на спине, меняешь трубу. Потом, в винно-водочном магазине я таскал ящики с пивом. В обувном магазине в чёрном районе примерял покупателям ботинки… Я  черной работой никогда не брезговал, но провести так первый год в стране мой детской мечты… Помню, я как-то подметал стоянку для автомобилей, ко мне подошёл пожилой человек, заговорил, услышал акцент, узнал, что я только что эмигрировал, покачал головой, указал на метлу: “А стоило ли ради этого эмигрировать?” Первую машину, старый “Понтиак”, я купил за семь сотен, и ломался он ежедневно. После работы лез под машину… Потом прочитал гору пособий о том, как правильно строить бизнес, и с тех пор работал только на себя. Когда подметаешь свою стоянку, все тебя только уважают.

Вы поехали в Америку писать книги.  Вам хватало на одежду, на еду, на крышу над головой. Почему вместо книг “ударились” в бизнес?

Да, это болезненный вопрос. Мне жаль, что я так много лет потратил на нелюбимые бизнесы, а не подался на вэлфер, как сделали многие творческие люди. Писал да писал бы, да публиковался. И, может быть, сделал бы себе имя. Многие пишущие эмигранты, даже не очень способные люди, привлекли к себе внимание в России благодаря только тому, что публиковались за “железным занавесом”. Кроме того, в семидесятые в Америке сложилась группа русско-язычных еврейских писателей и критиков, которые сплотились вокруг Бродского и активно ему помогали добиться Нобелевской премии. В свою очередь, Бродский их буквально за руку приводил в американские журналы и издательства и помогал получать литературные премии. В то время ни один американский критик не осмеливался высказывать собственное мнение о каком-то писателе из России. Он тут же звонил Бродскому и спрашивал: а что вы думаете о таком-то? Иначе, Бродский создавал имена тем, кто его окружал в эмиграции, и полки русских книжных магазинов засорились (и до сих пор засоряются) произведениями некоторых посредственных писателей. Их имена называть не буду, так как считаю, что писатель не должен публично негативно отзываться о другом конкретном писателе.

Выходит, вы изменили себе, занявшись не писательством, а бизнесами? Отклонились от главной цели жизни?

Подтверждаю с горечью: да, не раз изменял себе и часто отклонялся от главной цели. Прямой дорогой трудно идти. Особенно если есть семья. Хотя бывают личности одержимые, которые почти не отклоняются. А если они ещё и талантливы – успех и признание обеспечены. Опять же, оборачиваясь назад, я думаю, что и в Советской России я мог бы что угодно писать. Писать и класть в стол. Или слать на Запад. В России, ностальгически вспоминаю, было так много свободного времени! В почтовом ящике иногда лежало одно личное письмо и, если подписывался, газета. Никакого бремени обязательств, от которых в Америке задыхаешься. В России мы жили одинаково, все были бедными одинаково, хотя этого не замечали (я говорю не о верхушке и всех, кто примазывался к верхушке). В Америке мало, к сожалению, иметь крышу над головой и деньги на одежду и еду. С прожиточным минимумом – как на дне.  Живёшь в “плохом” районе. Не путешествуешь. Экономишь буквально на всём. Покупаешь вещи на барахолках. Лично ремонтируешь автомобиль. Вот почему здесь такой культ денег, вот почему ради “жёлтого дьявола” многие люди избегают идти по прямой дороге призвания, не реализуют свой талант, всю жизнь ненавидят свою работу, ждут, не дождутся, когда на пенсию: вот тогда-то мы будем свободны, вот тогда-то мы поживём!

Как вам, писателю, удалось добиться финансовой независимости?

Разумеется, только не с помощью творчества. Начинал с продажи импортного барахла. Закупал оптом подарочные изделия, оставлял в магазинах на комиссию. Думаю, подобная перепродажа хороша только в России, а здесь — это самый примитивный и неблагодарный вид бизнеса. Возни очень много, а доход… Иной раз был рад, что бензин окупил. Потом мы с приятелем пытались устраивать земельные аукционы, то есть продавали земельные участки. С женой, она пианистка, построили свой основной бизнес – музыкальную студию “Прелюдия”. Без преувеличения скажу, что на западе Лос Анджелеса наша школа была самой большой и, пожалуй, самой успешной. И в то же время я тосковал и очень маялся, что не пишу. Эмоционально жил неровно, были отвратительные периоды. Бывало, садился ночью в машину, покупал в китайской лавчонке водку и ездил по городу в тумане. Напивался из горлышка за рулём, проскакивал красные светофоры… Правда, если бы не Америка, я бы, возможно, в себе не открыл бы какие-то новые качества. Например, я обнаружил, что мне интересны азартные игры, игры в Лас Вегасе и на бирже. Раньше мужчины рисковали на войне или на охоте. В мирное устроенное время американские мужики компенсируют отсутствие охоты и войны азартными играми на биржах. И риск, и азарт, и адреналин, и поражения, и победы.

Как писателя, вас знают многие?

Я известен в очень узком кругу. Изредка, ради любопытства, набираю своё имя в Интернете – нахожу себя кое-где, но мало. В эмиграции, до перестройки, я опубликовал всего несколько рассказов. В “Континенте”, в 1984-м, был опубликован мой рассказ “Отель “Миллион обезьян” (мне кажется, лучший мой рассказ). Мне говорили, были отзывы, но я ни одного из них не видел. Когда в 92-м году я приехал в Москву на девять месяцев, я думал, в России меня не знают. Но вот любопытная история, которая доказывает ещё раз справедливость бессмертных строк “Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся”. Я позвонил в журнал “Новый Мир”, представился, как Владимир Помещик, стал разговаривать с Владимиром Потаповым, заместителем главного редактора, а он неожиданно спросил: “А вы случайно не знаете писателя Александра Мигунова?” Я обалдел и спросил: “А что?” “Мигунов,” – отвечал Потапов, – “живёт где-то на Западе. Нам очень понравился его рассказ, опубликованный в “Континенте”. Мы пытались Мигунова разыскать, но как-то не получилось.” Поверьте, мне это очень понравилось. Впрочем, не то особенно важно, сколько людей твоё имя знает, а то, что уже известное имя помогает скорее находить издателей, распространителей, переводчиков, агентов.

Вы часто бываете в России?

Хотел бы чаще, но по разным причинам не получается. После того, как я эмигрировал, я возвращался с десяток раз. В 1992/93-м я прожил в Москве девять месяцев.  Как ни странно, в том приезде “виновата ” была Флорида. А точней, ураган Эндрю. Он вымел нашу семью из Майями как раз в то момент, когда мы после жутких холодов на севере Америки решили во Флориде поселиться. Был конец августа, дочке в школу, на север не хотелось возвращаться. “А давайте,” – сказал я жене и дочери, – “махнём на годик в Москву.” И – махнули, и даже с собакой. Каждому дню я в Москве не радовался (слишком были частые перепады между ненавистью и любовью), но в конце девяти месяцев я был глубоко благодарен Эндрю за возможность снова сблизиться с Россией, за появление в свет моей книги, за подробное общение с друзьями, за возможность лучше помочь родственникам,  за то, что дочь моя ( в Америке родившаяся) проучилась в русской школе целый год, потеряла акцент, познакомилась с Лермонтовым, “Лебединым озером”, Пушкинским музеем.

Вы снова стали писать. Значит, вы стали меньше зарабатывать?

Да, мы с женой многим пожертвовали, когда бросили бизнес в Лос Анджелесе, оставили там полупустой дом и уехали жить в Вермонтский лес. Два года мы только катались на лыжах, путешествовали по свету, и я много писал. Второй раз мы продали бизнес, сколоченный на востоке Флориды, переехали в более тихий район у Мексиканского залива, несколько лет жили с маленьким доходом и путешествовали по свету, посетив в общей сложности семьдесят четыре страны. Кто-нибудь, может быть, и повесился, не заработав и растратив столько денег. Но я ничуть о том не жалею. Ещё до жизни в Вермонтской глуши я успел испытать на своей шкуре эффект материального благополучия, и понял, что деньги или вещи счастливым меня не делают. О нет, я отнюдь не осуждаю тех, у кого цель жизни – деньги. Деньги – кровь этого общества. И если кто-то от них счастлив, – и ладно, и замечательно. А мне было важно вернуться к писательству.

Кстати, о чём вы любите писать? Какие темы вас привлекают?

Любопытно, что этот вопрос мне часто задают американцы, не читавшие моих произведений. Обычно я отвечаю так: всё, что я написал – о жизни, и та жизнь случилась в России, Индии и США. В аннотации к первой моей книге было как будто неплохо сказано, что многие мои герои маются в реальном мире и пытаются выжить бегством от действительности.

Критики и писатели по-разному оценивают одно и то же произведение. Кто-то хвалит, кто-то ругает. Как вы сами оцениваете своё творчество?

Тоже по-разному. Иногда, наугад раскрыв свою книжку, я могу так восхититься каким-то отрывком, что слёзы выступают на глазах. А иногда тот же отрывок меня вгоняет чуть не в депрессию: неужто я так погано пишу? Возможно, такие перепады свойственны и многим другим авторам. А, может быть, я слишком самокритичен? Каким бы не был отзыв на то, что я написал, я пытаюсь спастись замечательной цитатой из Пушкина “Веленью божию, о муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца, Хвалу и клевету приемли равнодушно, ‎И не оспоривай глупца.” Тем не менее, цитата эта не спасает от того, чтобы я не радовался хорошему отзыву и не печалился от плохого. Остаётся сжать зубы и писать дальше.

Вы пытались зарабатывать литературой?

В начале эмиграции писал киносценарии. Сочинил три, но продать не сумел. Что касается художественной литературы, я никогда на неё не смотрел, как на средство зарабатывания денег.

Существует довольно распространенное мнение по поводу Америки и американцев – все поверхностно, культуры нет… А что вы думаете об этом?

Сказать “некультурная страна” – ошибка. Говоря о культуре поведения, – сравните русскую толпу с американской. Русская до сих пор проигрывает, несмотря на огромные перемены после развала СССР, особенно перемены в качестве обслуживания клиентов. В Штатах меня за долгие годы ни разу ещё, кажется, не оскорбили. И часто ли вы видите в Америке валяющегося пьяного? Говоря же об искусстве, – в Америке есть всё. Надо только уметь найти. Общению с американскими интеллектуалами часто мешают языковые, культурные, национальные барьеры.

Какие у вас планы на будущее?

Побольше писать. Закончить и издать новый роман.

Последний вопрос: как вы относитесь к Богу и религии?

Не знаю, как Бог ко мне относится, но я считаю себя верующим. Я православный христианин. В церковь хожу, к сожалению, редко. Русских церквей поблизости нет, но это, конечно, не извинение. Грешен и в том, что мало молюсь. Мой сын стал священником, у него своя церковь в Джексонвиле. Я рад, что он посвятил себя Богу.