ВЛАДИМИР ПОМЕЩИК,
ОН ЖЕ – САША МИГУНОВ,
ОН ЖЕ – VICTOR BROOK…
Словно вчера сидели на кухне в Сокольниках с русским писателем из Америки Сашей Мигуновым, пили чай. Водку? Разве в России можно без нее? Хотя нет, думаю, можно. Нам было хорошо и просто. Просто и – хорошо. Я не знал еще, что стану газетчиком. Привез почеркушки иллюстраций к его первой книге. И Саша всматривался в образы, линии, пятна и что-то там думал…
Он уехал из страны в конце семидесятых, и всю жизнь мечтал, чтобы его первое литературное дитя вышло на языке родном в стенах государства, давшего ему жизнь в победном сорок пятом. Девять месяцев издательство «Траст Имаком» готовило первую его книгу. (Прекрасный срок для появления на свет полноценного литературного «ребеночка»!) За это время я умудрился в триста страниц текста втиснуть тридцать (!) иллюстраций. Разве плохо работать, когда руки развязаны и лишь технология полиграфии диктует технику исполнения картинок? Оттуда, из начала девяностых, в памяти осталось тепло и нежность Саши, приветливость его жены Лены и недоумение их дочери Даши, которая почти год ходила в русскую школу. Замечу, успевала она по всем предметам, как принято говорить в России: «На грамоты и дипломы». Ей (eю?) наши учителя-докуки умудрялись весьма удачно даже дыры на всевозможных ученических олимпиадах затыкать. Правда, девочке, которая родилась по ту сторону океана, с трудом давались такие, к примеру, понятия, как «Мертвые души» и кое-что еще из русской литературы. Эту дилемму, когда я понял, что не смогу объяснить популярно и как-то по-нашему, по-русски, пришлось призвать Сашу и вдвоем попытаться осилить. Даже сегодня кажется, что с задачей мы не справились. Трудно понять ребенку с ментальностью не совсем российской, что во все времена у нас можно поживиться не только нефтяным промыслом, вырубкой леса и продажей его за рубеж, но и продажей того, чего попросту нет!
Поезд из Смоленска, в котором я жил в те времена, приходил в столицу ранним утром. Осень выдалась теплая. Листья игриво срывались с лип, стелились под ноги. Солнце печально гладило их последними теплыми лучами. Москва просыпалась и вдыхала аромат свежего хлеба – в булочных принимали свежие хлеба. Я успел одним из первых составов метро приехать к Саше, в арендованную им, прямо напротив выхода из подземной норы, квартиру. Замков кодовых еще не было. Да и не нужны они были. Домофоны не везде предлагали себя в качестве «переговорщиков». Подъезд приветливо хлопнул дверью, лифт не спеша поднял меня на десятый этаж. Звонил осторожно, чтобы не напугать хозяев ранним появлением. Хотя, все знали, что ночным поездом приеду. Дверь отворилась. Саша шепотом поздоровался и, почти не дожидаясь ответа, предложил пройти в кухню, попутно спросил.
– Водку будешь?
Я ошарашено вперил свои честные серо-голубые глаза в его, не менее честные, голубые очи. Такого развития событий ожидать невозможно! Солнце едва позолотило верхушки крон! Трамваи лишь выходят из депо. Метрополитен работает всего-ничего. Даже москвичи досматривают сны в теплых постельках! Но это происходит! И, что удивительно – со мной! Сглотнув судорожно слюну, вопросил:
– С утра? В половине седьмого?!
Ответ обескуражил и… заставил растянуть губы в улыбке, схожей лишь с Гуинпленом или Буратино.
– Но ведь мы в России!
Мы почти шепотом, пробрались на кухню – там через несколько минут засипел чайник, а Саша, все-таки, выпил рюмку, крякнул, занюхал рукав вместо закуски. Я не смог не улыбнуться.
Несколько позже появились Лена и Даша. Последняя, кстати, невероятно похожая и на папу и на маму белесостью волос и бездонной голубизной глаз. Девчонки выпили с нами чайку и умчались по делам Лена в какое-то посольство – давать уроки игры на фортепиано, Даша – в бассейн.
Позже я извлек из папки рисунки к рассказу «Отель «Миллион обезьян». Саша несколько удивленно, но через несколько секунд уже удовлетворенно перебирал карандашные «подготовишки». Почуял нутром – ему пришлось по душе. Поймал улыбку, которая оказалась совсем не американски-резиновая. Настоящая. Честная. Когда дошли до третьей картинки с мужиком в зипуне, пьяным учителем и медсестрой, с ковшиком и обезьянкой, которая держит в лапе стакан с водкой, Саша оторвал немного рассеянный взгляд от рисунка. Глянул вниз, за окно. В наступившее утро. Шепнул:
– Видишь внизу булочную? Я там некоторое время работал грузчиком, – и вздохнул так, что захотелось повеситься или бежать – куда глаза глядят. А он, встрепенувшись, спросил: – Как ты относишься к Чили?
– Любопытная страна. Но что там сейчас? Пиночет. Хунта. Разруха и террор. Так говорят наши СМИ. Хотя, нас очень хорошо научили читать между строк.
На мой наивный политический экзерсис Саша выдал:
– К блюду, которое называется «чили». Это особым способом тушеная фасоль с острыми приправами, среди которых перчик одноименного названия.
Мне оставалось признаться, что я к этому блюду никак не отношусь, ибо не слышал о нем, а тем более – не пробовал. Писатель открыл холодильник, извлек сковородку и тут же, как в замедленном кино, опрокинул содержимое на пол. То ли утренняя рюмка начала «работать», то ли – просто неловкость. Мне показалось – второе. Не так часто люди умственного труда обращаются с кулинарными приспособлениями на «ты» (можно убрать эти выделенные предложения? Я как раз весьма ловкий со всеми предметами и особенно с инструментами). По линолеуму расползлись фасолины в чем-то кисельно-морковном. «На светлом линолеуме это пятно смотрится красиво!» – мелькнуло в голове. Растерянность сменилась находчивостью: «Быстро поднятое не считается упавшим». Схватили ложки, скоренько сгребли еду обратно – в сковороду. Потом Саша протер пол и, отчего-то – заговорщически произнес:
– Мы ведь Лене не скажем? – Поймал мой утвердительный кивок, улыбнулся и немедля поставил сковороду на плиту. Вскоре мы закусывали горячим кулинарным изобретением чилийцев русскую водочку и приятный китайский чай. Изредка песчинки похрустывали на зубах. Первая половина дня подтягивалась к зениту. Вспомнилось: «С утра выпил – день потерял». Но разве это важно сейчас?
В следующий приезд Саша показывал с экрана монитора (Для нас тогда персональный компьютер был чем-то из ряда вон!) интервью с Василием Аксеновым, которое он сделал, но так и не отдал в печать. «Не время еще», – эти его слова в некоторых моментах жизни стали и для меня эталоном. Есть вещи, которые нельзя выдавать сразу. Они должны отлежаться. А некоторые не должны увидеть свет вообще. Хотя, ушлые «искатели» жареного всегда отыщут лазейку для извлечения чего-нибудь запретного или дурно пахнущего. Но от того интервью я не просто пришел в недоумение. Оно было настолько честным и открытым, что слов не находилось долго. И даже теперь не могу определиться относительно его, поскольку это был рассказ об отношениях Иосифа Бродского и Василия Аксенова в момент приезда последнего в Америку. (Об этом, конечно, можно было бы и не говорить, но это интервью было и, надеюсь, существует. Я читал его собственными глазами. А вот право – печатать или нет, принадлежит исключительно автору.)
Так вот, Саша, к моменту нашей встречи, прожил в Штатах более тринадцати лет. Меня, почему-то, всегда интересовал вопрос о существовании русских и советских за пределами родины. Пресловутое слово «ностальгия» не давало покоя. В чем же оно выражается? Как проявляется? Говорят: одни сводят счеты с жизнью, другие беспробудно пьют (а что, здесь нельзя этого делать?), третьи пускаются во все тяжкие и проводят жизнь в тюрьмах… Насколько помню, он рассказал такую версию своей ностальгии.
– Американцы – народ, пропитанный пуританскми нравами. То, что показывают в боевиках или мелодрамах, как правило, – желание выглядеть таковыми. Раскованными, готовыми к легкому флирту, сексу на стороне и серьезной выпивке, совершенно спокойно рвущие семейные узы (лучше убрать, иначе придётся пояснять подробнее). Но в реальной жизни всё несколько иначе. Они держатся за семью. Они гордятся ей (убрать). Женатому мужчине не так-то просто соблазнить незамужнюю даму. Или придется настолько раскошелиться, что не каждый семейный бюджет выдержит такие траты. А нас преследуют воспоминания о другом мире. Опять же – далеко остались родители, сын. И когда становилось совсем тошно, я брал бутылку водки, доставал из бардачка пистолет, выезжал на ночную автостраду, и так выпускал пар. Но это случалось не уж часто. Может, всего-то пару раз.
Наши разговоры, если сплести в одну нить, кажется, увяжутся в довольно приличные километры. Девять месяцев встреч, обсуждений картинок, обмена информацией – не фунт изюма скушать.
Я тогда не думал о возможности записи бесед (первый диктофон, кстати, Саша прислал мне еще из Вермонта, до его переезда в Бока Ратон, что во Флориде), но именно Мигунов натолкнул на потрясающую мысль: «Всегда иметь при себе записывающее устройство».
– Я ведь не всегда пишу за столом. Часто что-то возникает во время прогулок. И первый помощник в этом – маленький черный кусок пластмассы, способный включаться на звук голоса и фиксировать мысли, сказанные вслух, – врезались в меня писательские слова.
В общем, много чего почерпнул от общения с ним. За что благодарен буду всегда.
Как-то Саша позвонил, попросил приехать с парой-тройкой картин. Он разъяснил: прилетел его американский друг и жаждет купить конкретно – русскую живопись. «Что ходить по салонам или выставкам?» – подумал Мигунов и решил, что моя работа тоже будет здорово смотреться в заокеанском доме. Прихватив три картинки, провел ночь в плацкартном вагоне, а утром стоял на пороге. Мои познания в языках заключались лишь в заклеивании конвертов, наклеивании марок и пещерном понимании немецкого, мимо которого проходили в школе, затем в институте. Воспитывали нас, как понимаю теперь, несколько однобоко: «Хотя с вами иностранцы говорить? Пусть учат русский!» – если не сказать – дико. Однако Сашин приятель обладал такими же познаниями в знакомом мне языке. Так вот, один из трех холстов ему невероятно понравился, и он спросил о цене. Долго не думая, я назвал цену (хочу заметить, год был девяносто второй и еще рубль не успел рухнуть до уровня плинтуса, но при сравнении с долларом – явно проигрывал). У американца глаза полезли на лоб, брови сложились удивленным домиком. Он предложил треть. Торги продолжались забавно, но довольно недолго. Я не хотел уступать, что называется, даром. Он не хотел платить даже половины. Выручил Саша, шепнул: «Скажи ему, что согласен на половину. Остальное я тебе сам добавлю. Зато ему будет приятно, что в России купил дешево настоящее произведение искусства. Он ведь не галерист, всего лишь учитель). Представь, – ты ему потрафишь, а он станет хвастаться перед друзьями, да и ты от подобной сделки в накладе не останешься»…
Еще одна забавная ситуация сложилась, когда в «Столице», был некогда такой журнал, напечатали весьма приличное интервью с Мигуновым. Воспользовались моим снимком, но не указали имени автора. Что говорить про гонорар? (Сколько гонораров не получено, благодаря нашему советско-российскому отношению к чужому труду не только мной!? Вспоминая Ивана Андреевича Крылова вместе с Лафонтеном и Эзопом, можно отметить: «А воз и ныне там».) И тут Саша поступил просто фантастически для заокеанского жителя! Он просто достал из кармана банкноту с одним из «позеленевших» президентов и выдал мне. Объяснять: для чего – не было необходимости. Но поступок подобный – дорогого стоит.
Презентацию книжки делали в Смоленске. Приехать Саше оказалось непросто, ведь с американским паспортом перемещаться по России в те годы было рисково. Какой-то его старый приятель сделал чистую ксиву – удостоверение представителя одного из московских журналов. Корочка настоящая, и печать тоже. И фото есть. Значит, все упрощалось. А поселить, при помощи моего друга детства, тогда офицера Комитета госбезопасности, удалось в одной из лучших гостиниц города. За эту услугу мой товарищ попросил о встрече с эмигрантом. Мигунов не отказался. Более того – согласился сходу и с превеликим любопытством.
Что у них за разговоры были, не ведаю. Но лукавая улыбка Саши подняла настроение. Он бросил всего лишь: «А… у них почти ничего не изменилось. Все те же прощупывания и передергивания. Вот примерно так же было перед поездкой в Индию. Прессовали-прессовали, но на том и остановились…» Писатель проработал в южной стране два экзотических года в качестве переводчика. Именно там, сдается мне, пришла в голову ему идея рассказа «Отель «Миллион обезьян». Да и «Веранда для ливней» проявилась, однозначно, оттуда.
От наших встреч остались тепло, несколько писем, две фотографии и книга «Поля проигранных сражений». На титуле автор написал: «Без тебя, мой друг, эта книга меня бы порадовала меньше. Благодаря тебе – она прекрасна. С грустью, что скоро нам расставаться. Твой Владимир Помещик». На одном из фото мы с Сашей стоим у стен смоленского Успенского Кафедрального собора. Снимок получился в какой-то непонятно-золотистой гамме. Словно невидимый живописец корректировал цвет.
Здесь, стоило бы поместить предисловие к моей первой книге, которое любезно согласился написать именно он – русский писатель из Америки Владимир Помещик. Весьма забавным оно получилось. И любопытным. Но, думаю, это не мои слова, не мои ощущения и выражения. Может быть, стоит лишь взять маленькую цитату оттуда, из девяносто третьего года прошлого века? Она тонко характеризует меня тогдашнего. Именно это дорого. Вот, к примеру: «Многократно ведь было: поставлю бутылочку и вопрошу: ну что, старик? Да нет, отвечаешь, потупив глаза, точнее – глаза уронив в бороду, формой и размером мне напоминающую мужика, купца или Карла Маркса. Пью за себя и за тебя, а тем временем размышляю в твои сонные смоленские глаза (глаза страшно русского мужика в момент, когда он заметил девицу по всем критериям подходящую): знаю ведь, почему ты не пьешь. Потому что заранее предвидишь: выйдешь на улицу от меня, и по пути через дорогу в муравейник Метрополитена сочинишь на привычно трезвую голову очередное стихотворение, еще и на музыку переложишь и внутренне сыграешь под гитару. По пути тебе, как всегда, попадется Некто с Казанского вокзала, духовно обобранный тобой. Но он вдохновения не вызовет, о таких ты уже писал: Какая Русь без кабака?/ Да что за Русь без Дурака?
Переступишьусь Русь через пьяного дурака, и дальше идешь, сочиняя.
Попытавшись тебя обобщить твоими же собственными стихами, выбрал я следующие строки из цикла «Мастера», о Врубеле: До безрассудства настоящий/ След человека на золе».
Мы потерялись. Саша, как мне почему-то казалось, с семьей уехал куда-то из Бока Ратона, я покинул Смоленск. Мир снова изменился. Попытки найти товарища через Интернет не увенчались успехом. Он словно в воду канул. Но надежда где-то внутри время от времени всплывала.
Осенью 2011-го захотелось еще раз перечитать рассказ, который он выложил когда-то в сети. Не сразу нашел его. Зато по «Потолку с ящерицами» отыскал неизвестного мне Виктора Брука. И в портрете узнал… Сашу Мигунова. Оказывается, к радости моей, жив, курилка! Более того – в России вышла еще одна его книга, но уже под именем родовым, которая называлась «Веранда для ливней». В исключительно Сашином духе: некая авантюра с прекрасной русской стилистикой, нерасторопной методичностью повествования и точным следованием глобальному ощущению произведения.
Третья книга «Отель «Миллион обезьян» увидела свет в Америке уже на английском и… под новым псевдонимом. Эта метаморфоза не удивила. Так же, как и фраза с его персональной страницы в сети: «Плавать по морю необходимо, жить не так уж необходимо»…
«Любопытство – не порок, а – двигатель прогресса» – подумал, полистал архив этого самого Брука. Нашел адрес электронной почты и решил испытать судьбу…
Примерно через месяц получил не просто утвердительный ответ. Саша собирался в Россию, в ней не был более шести лет, навестить свою матушку, которая жила в Боровичах. Я чуть не подпрыгнул вместе со стулом – в прошедшем году именно в этом небольшом новгородском городке прошла моя персональная выставка живописи и графики.
…И вот уже спешу на платформу, где из электрички выходит мой добрый учитель словесности. Сказать по чести, благодаря ему и при поддержке Бориса Васильева, я начал писать нечто прозаическое. Уж очень легла стилистика его произведений на мою нерасторопную душу. Опять же – подсказки: кого почитать и на что обратить внимание. И тогда влез в русскую зарубежную литературу: Соколов, Минчин, Юрьенен, Назаров, Милославский… И вот он, – в его шестьдесят шесть – явный живчик. Сверстники его в России выглядят, как правило, куда изношенней. То ли фактура такова, то ли нездешний климат и образ жизни наложили свой отпечаток. Подтянутый, с рюкзачком за плечами… Загляденье! Или, памятуя о предисловии к моей книге и слегка перефразируя: «Не одна девица сломает глаза и ум, если он есть, пытаясь привлечь к себе внимание этого приятного господина». (Ставлю смайлик – «улыбка».)
И просидели всю ночь в разговорах. Сашин сын от первого, российского брака, оказалось, тоже перебрался в Штаты. Он благополучно закончил университет. Но стал монашествующим священником. Теперь невдалеке от Бока Ратона у него свой православный приход. Пусть небольшой, но главное – свой. Кстати, оказалось странностью, что мое письмо вернулось обратно тогда, много лет назад. Саша и Лена остались в городе, просто – переехали с одной квартиры на другую (из одного дома в другой). В этих случаях американцы щепетильны, всегда пересылают корреспонденцию на новый адрес. Не сложилось. У Мигуновых теперь своя Академия исполнительских искусств, где преподают музыку, танцы и театр около сорока педогогов. Бывает, приходится «выписывать» из России некоторых специалистов в области народных инструментов для проведения мастер-классов (убрать, была только идея из выписывать).
– Но причем здесь какой-то Виктор Брук? – не удержался я от вопроса. По-моему – весьма закономерного.
– Понимаешь, книга вышла на английском языке. Alex Migunoff для американцев несколько неудобная форма произношения. А уж Vladimir Pomechik – еще круче. Зато Victor Brook – дословно получается: ручей победителя или победитель-ручей. Для иноземного взгляда и слуха нормально, а смыслово еще и интересно. Ты же помнишь, почему я для первой книги взял псевдоним Владимир Помещик?
Тут я не удержался, взял с книжной полки «Поля проигранных сражений» и зачитал: «Весьма огорчен, что не родился одновременно, скажем, с Чичиковым и что в наследство не получил просторного поместья с тремястами душами и живописнейшей землей. Тогда бы, наверно, не эмигрировал и писал бы не рассказы, а романы между ведением хозяйства, кнутами и пряниками для крепостных, попойками с Маниловыми, охотами, чтением, флиртом и прочим, чем так славилась жизнь помещиков.
Но нет гарантии, что не повторил бы «Обыкновенную историю», Обломова или Александра (брата Владимира Ульянова)».
Мы смеялись и почти роняли слезы от счастья встречи. Коньяк грел душу. Блинов, на сей раз, не было. Зато на столе присутствовали кушанья кавказской кухни, которые с удовольствием приготовила моя Лена – освобожденная женщина Кавказа. Или как она сама говорит: подмосквичка.
А в памяти все трепетали обрывки прошлого. Саша уезжал «третьей волной», с помощью Израильской визы. Уже в Вене началась череда везений. Первое – неожиданное, знакомство с князем Голицыным. Тот посоветовал ехать в Штаты. «Мне думается, – сказал пожилой эмигрант, – в Америке больше перспектив». Из Вены – в Рим, из Рима – в Нью-Йорк. Так его ждал университетский приятель, известный ныне классик русской литературы Саша Соколов.
– Соколов сначала повёз меня к еще не совсем знаменитому Лимонову. Лимонов в то время присматривал за домом какого-то богача. Потом мы рванули к Эрнсту Неизвестному, и тот часа два рассказывал нам о своём творчестве.
В детстве Мигунов пытался вести дневник. В него записал несколько пунктов, они определили основные цели жизни. Мигунов хотел написать книгу, пожать руку американскому президенту, поцеловать кинозвезду и заработать миллион долларов. И теперь не могу понять, как мальчик, которого воспитала советская доктрина, в четырнадцать лет (а это было, на минуточку, в 1959-м году(!?), – авт.) мог додуматься до такого плана жизни?
В Австрии, только выехав из Союза, ему удалось пожать руку Джимми Картера. Случайно, но – удалось! Позднее – поцеловать кинозвезду. Не в Австрии. Но – удалось! Оказалось, что с поцелуями звезд проблем меньше всего.
– Я был удивлен. Это так просто… – похохатывает тезка.
– А как насчет миллиона? – любопытство раздирало.
– Реально вполне. Кто не гнушается работы, тому миллион сколотить несложно. Но миллион и миллионы – не значит, что ты обретёшь счастье, и все проблемы твои улетучатся.
Расставались утром. Мы провожали Сашу на платформу. Прохлада уже приносила ощущение приближения осени. Электрички сновали в столицу и обратно по графику – перевозили народные массы. Первые листья сорвались с веток и желтели, словно оброненные монетки. Саша с грустью поделился:
– А вот российский паспорт дать не хотят. Хоть и писал письмо с просьбой, но – увы. Ответили, что нам, которые уехали по политическим мотивам, не положено.
– Но ведь, подобные тебе, выезжали из другой страны! – Почему-то шепчу. – Столько лет прошло. Сменился строй. Правительство. Люди, в основном, становятся другими. Целое поколение, и не одно, выросло после твоего отъезда. Сейчас ведь не СССР даже! Россия, вроде бы – демократическая страна…
– Именно в этом «вроде бы» собака и зарыта, – улыбается Саша, и мне ничего не нужно объяснять. Все понятно без лишних слов: Эзоп, Лафонтен, Крылов… Кто-то дальше?
Время отщелкивает даты и дни, а нам остается перебрасываться небольшими письмами во всемирной паутине. Ждем – Саша вот-вот должен появиться в России.