1

Норбеков три дня провёл на дорогах, рискованно лавируя меж пешеходами, велосипедами, легковушками, грузовиками, древними арбами, едва успевая увернуться от лежащих и тихо бредущих коров, коз, собак и прочих животных, включавших слонов и обезьян.

Норбеков уже во многих странах успел поводить автомобиль, даже в таких, как Индонезия, Египет и Таиланд, где правила дорожного движения никто не собирался соблюдать. В Индии, как ему показалось, дороги были ещё опаснее, особенно в городах, но здешние опытные водители пересекали пол-страны, не задавив ни одной собаки.

В Бопал, находившийся в центре Индии, он мог бы полететь на самолёте, но он предпочёл автомобиль, при этом отказавшись от шофёра, предоставляемого торпредством. Он самонадеянно подумал, что и он достаточно опытный для коварных индийских дорог. Кроме того, отказ от шофёра предоставлял больше свободы: мало ль какой приятный случай, в виде амурного приключения, подвернётся на длинном маршруте с остановкой в хороших отелях, а любой предоставленный шофёр — осведомитель известных органов, способных испортить любую карьеру из-за какого-то пустяка.

После изнурительной дороги с двумя остановками в гостиницах он пожалел, что не взял самолёт, и единственно, что утешало, — обошлось без дорожных происшествий.

Закончив свои дела в Бопале, он должен был воротиться в Бомбей, но ему позвонила Мила, прилетевшая в Дели из Москвы с каким-то заданием от «Огонька». Милу он сравнивал со звездой, ярко светящейся на фоне Женского Млечного Пути, такого томительно разнообразного, так зазывающе мерцающего… И эта красивая умная женщина была столько лет в него влюблена! Норбеков решил поменять маршрут и вместо того, чтоб вернуться в Бомбей, направиться в сторону столицы.

Ему предстояло преодолеть ещё тысячу километров. Опять на машине? А что делать? Он должен вернуть машину в Бомбее. Он усмнился в смене маршрута, проверил его на карте страны. По пути к столице лежали места, которые он мечтал посетить — эротические храмы Кхаджурахо и романтичный дворец Агры. А чтоб обратить поездку в Дели в деловую командировку и таким образом обосновать немалые дорожные расходы, он отыскал бы много причин встретиться кое с кем из посольства и торгового представительства.

И снова индийская дорога, на которой удивительно перемешались современные импортные автомобили с верблюдами, слонами и волами, запряжёнными в точно такие же арбы, какие двигались по дорогам тысячу лет назад. Норбеков взглянул на индианку в обгонявшей его машине. Молодая красавица не потупилась, как обычно реагировали индианки в ответ на его нежные взгляды, а ответила долгим взором. Норбеков прибавил скорость, чтобы от красотки не отставать. «Чудная девочка», — думал он. —  «Прямо Болливудская звезда. Ну, поглядела. А дальше что?» Отвлёкшись глазами на индианку, он едва не задел скутер. Он резко притормозил, и машина красотки умчалась вперёд.

После многих часов езды, сдобренной пылью, жарой и тряской, он жаждал взбежать на вышку бассейна, подпрыгнуть и после сложного сальто, когда-то отточенного на тренировках, ввинтиться в прохладный рай воды. Потом, отдохнув в посольской гостинице, отправиться с Милой в ресторан.

Уже в темноте он доехал до Агры, в гостинице принял душ, подремал и, как советовали ему, поехал к знаменитому дворцу полюбоваться им в лунную ночь. При свете почти полной луны белоснежный дворец, словно, светился. Такие же светящиеся минареты, будто, дворец приподнимали, и он, казалось, парил в воздухе.

До Дели оставалось двести километров, и утром он решил не торопиться. В гостинице Агры досыпал, неторопливо пил кофе, завтракал. Уже в сгустившейся темноте добрался до советского городка. Поколебался, что будет лучше: отдых в скучной посольской гостинице, или стакан холодной водки в компании старого приятеля?

Водка с приятелем пересилили. Хлюстенко словами не разбрасывался, а тут же убрался на кухню хозяйничать. Норбеков застыл посреди гостиной, которая, словно, пританцовывала под приятную тихую музыку, поводил глазами по быту приятеля, по незнакомцам на фотографиях, набрёл на окно, провалился в него, и заблудился бы в чёрном небе, но зацепился за лапы пальмы, обмазанные жёлтым светом комнаты, и зачарованно-оцепенело тихо стал покачиваться под музыку, что-то зацепившую в душе…

Он содрогнулся, всего-то от шарканья, издаваемого шлёпанцами приятеля, и проследил, как из бутылки, обросшей инеем, как на рекламе, маслянисто-ленивая струя переливается в стаканы, тут же потеющие от холода. Выдул сразу полную ёмкость, откусил от сладкого яблока, послал в организм ещё полстакана, упал на подушку, прикрыл глаза и проследил за переменами то ли в теле, то ли в душе, — то ли их лучше не разделять, как советуют некоторые философы.

— Ты это…, давайка-ка закуси, — Хлюстенко придвинул тарелку с яичницей. — А то с устатку, да натощак…

Норбеков отмахнулся от приятеля, который как будто позабыл, что он не любил закусывать сразу, — после еды алкоголь шёл плохо. К тому же, голос Хлюстенко вклинивался в концерт по заявкам радиослушателей, а всё, что они сегодня заказывали, — всё и ему по душе было.

— Громче! — потребовал Норбеков, услышав, что некий майор Сабхарвал пожелал, чтобы Фрэнк Синатра спел для отца «Незнакомцев в ночи».

Хлюстенко послушно усилил звук, — вернее, довёл до таких децибел, что майор Сабхарвал на месте Норбекова пустил бы сквозь ноздри гневную бурю, после которой пришлось бы заново расчёсывать огромные усы, а в уши загнал бы толстые пальцы, пожизненно пропахшие махоркой.

— Как насчёт незнакомок в ночи? — подмигнул Норбеков приятелю.

В жизни настоящей, без елея, какой же подвыпивший холостяк (а если быть совсем откровенными, то придётся расширить до многих мужчин, которые женаты и непьющие), — так вот, какой же средний мужчина не пожелает незнакомки, которая ничуть бы не ломалась. Но, попытавшись найти такую, средний мужчина убеждается, что все знакомые и незнакомки в моменты нужды как сквозь землю проваливаются.

— Соскучился по Родине? — спросил Хлюстенко. — Устроим в двадцать четыре часа.

Этим он намекал на историю с одним переводчиком-студентом, который в первой же командировке порезвился с продажной женщиной, а потом рассказал о приключении, казалось бы, надёжному человеку. Человек тот, возможно, и был надёжным, но с возрастом люди не так снисходительно смотрят на шалости молодёжи, — то ли завидуют ей, то ли мстят за свою унылую жизнь. И вот, буквально в течение суток студента отправили на Родину для более пристального ознакомления с его подозрительной моралью.

— Но идея, — добавил Хлюстенко, не пошатнув закалённой дружбы, — достойна пристального рассмотрения. 

2 

Судьба не обидела Никиту: его матерью оказалась всенародно известная актриса, а в отцы судьба подбросила генерала, да непростого, а КГБ. От матери Никита унаследовал душу романтическую, мечтательную; что унаследовал от отца, он затруднялся определить; а вот по вине какого-то пращура Никита оказался авантюристом, он с детства мечтал послоняться по свету с необыкновенными приключениями. В стране, отгородившейся от мира колючей проволокой, овчарками и стражами, стрелявшими без предупреждения, такая мечта у одних вызывала удивление, подозрение, а у других, включая отца, снисходительную усмешку.

Окончив «Институт Международных Отношений», Никита уехал работать в Англию. Он полюбил там и что от Диккенса, и fish and chips, и дожди с туманами, и консерватизм, и замки, и Битлов, ему даже понравился антисоветизм, оказавшийся как острая приправа к первому географическому блюду. А то, что его в Англии разочаровало, было связано не со страной, а с особенностями работы советского дипломата в идеологически враждебном окружении. В бывшей владычице морей он оказался не на шхуне, плывущей на поиски сокровищ, а в клетке под названием «Посольство СССР», и эта клетка была разбита на множество клеточек, правил, параграфов, и к этой холодной канцелярщине добавлялся жёсткий контроль над поступками и словами.

Дождавшись возвращения на Родину, он неожиданно для всех поступил в «Академию Внешней Торговли», а в качестве товара для торговли с зарубежьем выбрал себе кофе и чай, уютный и мало хлопотный импорт из стран бедных, но экзотических.

Первая же заграничная командировка на африканский континент убедила его в правильности смены скучного статуса дипломата на живой вольный статус уполномоченного по тонизирующим напиткам. Это тоже был не вояж к островам с пиратами и сокровищами, но и в клетке себя он не почувствовал. Надёжно отделённый от начальства самолётными расстояниями, он мог самостоятельно планировать дела, командировки, развлечения.

Торговлю он вёл энергично, успешно, что в Москве довольно скоро оценили, не упустили из виду заслуги и связи его именитых родителей, и предложили ему перебраться в аппарат «Министерства Внешней Торговли». Норбеков вежливо уклонился; он, мол, «нашёл уже место в жизни, на котором наиболее плодотворно мог проявлять свои способности».

Страны замелькали перед ним, и к моменту, когда он добрался до Индии, он мог бы сказать, что объехал полмира. 

3 

Норбеков шёл напролом по газонам, разрывая с треском стебли цветов, с хрустом наступая на плоды, печально отвалившиеся от ветвей ввиду перезрелости и ненужности; но известно: последней уходит надежда, — и плоды умирали с упованием, что душа их, притаившаяся в косточках, воплотится в других деревьях.

— Ты потревожишь уснувших змей, — говорил более трезвый Хлюстенко, не покидая тротуара, под ноги подсвечивая фонариком.

— Дурак ты, змеям в траве зябко, они греются на асфальте…, — Норбеков наткнулся лицом на ствол.

Хлюстенко фонариком высветил кровь из разбитой губы приятеля.

— Может, вернёмся? — спросил он.

— На Джиппи роуд! — закричал Норбеков, рискуя быть услышанным моралистами из «советского городка», которые, слыша об улице Джиппи, возмущённо звонили в пятый отдел.

На улице с редким ночным движением к ним подъехал дешёвый скутер, — тот, на котором три колеса, и будто сидишь просто на стуле, и стул этот мчится с дымом и треском, жутко вибрируя и раскачивая, вжимая в сидение на поворотах, как на пугающем аттракционе.

Таксист ухмыльнулся щедрой плате, скутер убрался, и стало тихо. Им показалось, что лучше налево, и они, напружинившись, как ковбои в незнакомом враждебном поселении, пошли по тесной кривой улице. Мимо храпящего на соломе; мимо изумлённой рожи старика, на корточках справлявшего нужду; мимо кровати, где под тряпками спали несколько малышей; мимо гнусавой молитвы старухи, не обратившей на них внимания; мимо типа среди дороги, — в чалме, с усами и бородой, подвязанной тряпкой цвета чалмы, в белом костюме, душившем тело, короткое и жирное, как сарделька, в середине перевязанная верёвочкой.

— Вам как-то помочь? — спросил сикх вежливо.

— Спасибо, не надо, — ответил Хлюстенко.

— Может быть, спросим? — сказал Норбеков.

          — А, руссик, — воскликнул сикх, коверкая русские слова. — Давай, давай. Отвали, моя череша.

— Наверно торгаш, — прошептал Хлюстенко. — Нахватался русского у покупателей. Как бы он кому не проболтался.

Они обернулись шагов через двадцать. Сикх исчез. Нашёл, что искал? Или спрятался, чтобы подсматривать?

В доме напротив смеялись женщины. Норбеков и Хлюстенко переглянулись и ступили в тёмный подъезд. Смеялись откуда-то с потолка. Они взобрались по шаткой скрипучести и остановились перед дверью, обрисованной светом изнутри. Оправив одежду, пригладив волосы, потянули дверь на себя и оказались в сумрачной комнате.

В разных углах, на диванах и креслах сидели девицы в вольных позах, в центре стояла группа сикхов. По стенам шли фанерные дверцы, многие были полуоткрыты, за ними виднелись части кроватей. Завидев вошедших иностранцев, все одновременно замолчали.

Толстая женщина в ярком сари хлопнула в ладоши, что-то крикнула, девицы разом слетели с насестов и окружили новых клиентов. Во всю конкурируя друг с другом, они причмокивали и облизывались, строили глазки и подмигивали, оглаживали талию и бёдра, дёргали тазом вперёд и назад, а одна высоко задрала подол и теребила кружево трусиков.

Занятие странное, однако, — из группы женщин выбрать любую, и она с тобой тут же ляжет в постель. Чаще это странное занятие смешано с хорошим опьянением, в опьянении женщины желаннее, а желание сглаживает недостатки и выделяет привлекательное. Норбеков усердно искал привлекательное, но отмечал одни недостатки. У этой губы на пол-лица. Эта слишком старая и рыхлая. Эта рябая и кривоногая. У этой скулы дальше ушей. Эта маленькая и худая, и вертлявая, как мартышка, похожа на девочку лет двенадцати. У этих толстушек резинки юбчонок глубоко врезались в животы, и тёмный жир оплывал на юбки, как закопчённый нагар свечи.

В глаза назойливо лезла мартышка. Норбеков поднял её на руки.

— Сколько? — спросил в крохотное ухо из коричневой просвечивающейся кожи.

— Десять рупий.

— Десять рупий?

— Один раз.

— Дороговато, — сказал Норбеков, обращаясь к присутствующей хозяйке. — В таком заведении в Бомбее платят рупию или две. А можно и за полтинник.

Хозяйка уставилась на Норбекова, — либо плохо знала английский, либо намеренно не понимала подобных щекотливых замечаний.

— Да, десятка, — сказал Хлюстенко, поговорив с хозяйкой на хинди. — В Бомбее проституция легальна, а в Дели она запрещена. Эта дамочка уверяет, что половину всего дохода приходится выплачивать полиции. Кроме того, говорит хозяйка, на разных девиц и цены разные. Ты, говорит, дорогую выбрал; мол, малолетка, с большим спросом. Если, конечно, она малолетка, — с сомнением глянул он на девицу, уютно пригревшуюся на груди очередного работодателя.

Норбекова хлопнули по спине. Он с неудовольствием обернулся на пьяные выпученные глаза, на зубы, залитые красной слюной, на кусочки изжёванного бетеля, застрявшие в скомканной бороде.

— Если вам это дороговато, я не прочь заплатить половину. — Сикх показал бумажку в пять рупий. — С условием. Вы сделаете это здесь, — он кивнул в сторону циновки, брошенной на пол неподалёку.

Приятели сикха загоготали.

— Я ещё девственник, — сказал Норбеков, отвечая хлёстким и злым шлепком по оттопыренной заднице сикха, от чего тот даже выпучил глаза и без того от рождения выпученные. — Покажите, как это делается. 

4 

Все отсмеялись обмену шлепками, мартышка с рук соскочила на пол и вошла в одну из каморок. Норбеков последовал за нею, пригнулся под низким потолком, хотя высоты как раз хватало, чтобы стоять, не пригибаясь. Поглядел на тусклую пыльную лампочку, на облупленные стены без окон, на железное ведро с какой-то жидкостью, на грубо сколоченную раму, на которой вместо чего угодно, напоминающего матрац, был переплёт из грязных верёвок.

Норбеков брезгливо сел на верёвки, притянул девушку на колени. У него ещё не было девицы с такими тоненькими руками, и вся она выглядела малышкой лет десяти или двенадцати, — только морщинки на лице и усталость в углах подвижного рта говорили, что возраст её неясный; может быть, очень даже неясный. Вошла хозяйка и жирным телом заполнила сразу полпомещения.

— Десять рупий, — сказала она на вполне хорошем английском.

— Потом, потом, — отмахнулся он.

— Нет, сейчас. Десять рупий, сэр, — протянула хозяйка жирную руку.

Норбеков сунул в руку бумажку, хозяйка кивнула и удалилась. Он прикрыл фанерную дверцу, поискал щеколду, но не нашёл, скинул туфли, стащил штаны. Девушка сбросила кофру и юбочку. Они откинулись на верёвки, обнялись, он стал целовать грудь размера набухшего соска, и ощутил нечистый запах, притушивший разгоравшееся желание. Девушка вывернулась:

— Десять рупий.

— Я при тебе отдал хозяйке, — сказал он в пятнистый потолок.

— Нет, десять рупий, — твердила девица.

— Я заплатил.

— Десять рупий, сэр.

— Слушай, зачем это ведро? — спросил он, пытаясь её отвлечь от досадного вымогательства.

Мартышка отпрянула от него, перекатилась на край кровати, голыми смуглыми ступнями оказалась на грязном полу. Он перегнулся, схватил её за ногу. Она завизжала. Ворвалась хозяйка.

— Заплатите ей десять рупий, — сказала хозяйка, руки в бока.

— Я заплатил, — сказал Норбеков.

— Те деньги для меня. Теперь отдайте девочке.

Он раздражённо вынул бумажку, швырнул её в сторону мартышки. Та на лету подхватила деньги, сунула в юбку и голой попкой присела на раму любовного ложа. Норбеков стал натягивать брюки.

— Иди, — протянула девица руки, склеенные из коричневых соломинок.

Не подхватить бы какую заразу, — вяло подумал он. Ему ничего уже не хотелось, но чтоб оправдать свои двадцать рупий, он упрямо вминался в тельце с запахом нестиранной одежды. Ей бы помочь, но она лежала неподвижно и безучастно. Всё получилось тусклым и грязненьким, всё в дальнейших воспоминаниях было, как та пыльная лампочка, отражённая в жидкости ведра, то ли в воде, то ли в моче.

Внизу, при выходе из подъезда, их поджидали полицейские.

— Что вы делали в этом доме?

— Были в гостях, — сказал Хлюстенко.

— У кого?

— У господина Гупты.

— Позвольте проверить, — сказал полицейский и занёс на ступеньку ногу.

— Он уже спит.

Полицейский вздохнул:

— Ну что же. Придётся пройти в участок. У вас документы при себе?

Хлюстенко вытащил кошелёк. Ещё по десятке для полицейских. 

5 

В такси, в легковушке «Амбассадор», которая скутер превосходила на целое четвёртое колесо и была значительно комфортабельней, они прикончили «Белую Лошадь», которую Хлюстенко прихватил из дома. По дороге купили ещё виски, дрянного местного производства, и тут же избавились от половины, — «продезинфицировать организм после интимного общения с возможно не очень здоровыми женщинами».

— А кроме внутренней дезинфекции хорошо бы очистить и всё тело, и лучше начать это в бассейне, — заплетающимся языком предложил Норбеков приятелю. — И протрезвимся заодно.

Хлюстенко идеей не вдохновился. Сказал, что ночью бассейн закрыт, все фонари уже потушены, а ему ещё с детства в чёрной воде мерещатся змеи и чудовища. В звёздную ночь, возражал Норбеков, вода не имеет права быть чёрной, она должна щедро отражать всю бесконечность звёзд на небе.

Хлюстенко на это не возражал, не потому, что согласился, а от того, что провалился в тот моментальный крепкий сон, о котором мечтают люди в бессонницу. Добравшись до «советского городка», они перелезли через ограду, окружающую бассейн. Там было, пожалуй, слишком темно из-за потушенных фонарей, а большую часть звёздного неба заслоняли пышные кроны. Приятели, бутылку не забыв, вскарабкались на вышку для прыжков, там сбросили одежду, поглядели вниз, в далёкую от них невидимую воду. Что случается с расстоянием, которое оказывается под ногами? Может, природа, нас охраняя, так сконструировала глаза, что всё, находящееся ниже, как бы удаляется от нас?

— Как же нелепо, — сказал Норбеков. — Хотел я сегодня встретиться с Милой, а кончилось всё грязной мартышкой.

— А ты разве, братец, не заметил, что мы всю жизнь не главное делаем, а только что-то мелкое и ненужное?

Хлюстенко свернул пробку с бутылки:

— Давай с тобой выпьем как раз за то, чтоб заниматься только главным.

Он бедром подтолкнул Норбекова. Тот покачался, устоял и отступил от края трамплина

— А что это мы сегодня сдрейфили? Сифилиса, видите ли, не испугались, а прыгнуть в водичку побоялся… — Хлюстенко пихнул ещё сильнее. — Ну-ка, показывай свою ласточку.

Норбеков удержался на трамплине, вырвал бутылку из рук приятеля, свободной рукой толкнул его в грудь. Хлюстенко зашатался на краю, Норбеков поддал ему ещё, и тот полетел вниз. Вместо ожидаемого всплеска послышался странный звук, будто на твёрдую поверхность рухнул увесистый мешок. Бутылка выпала из руки, отскочила от края трамплина и зазвенела внизу осколками.

Норбеков сбежал к краю бассейна. Звёзды отсвечивали не от воды, а от блестящего синего кафеля. Вокруг неподвижного тела приятеля расплылось пятно темнее кафеля. Норбеков слетел на дно бассейна и попытался прощупать пульс. Жизнь из приятеля либо ушла, либо её мог обнаружить только кто-то более опытный. Срочно звонить в «Скорую Помощь»! Он бросился к лесенке из бассейна, чтоб добежать до ближайшей двери. Ступню пронзила острая боль. Он извлёк осколок стекла, побежал, прихрамывая на вышку. «А если Хлюстенко уже мёртвый?» Медленно вскарабкался к одежде, почти на ощупь выбрал свою, выловил в штанах приятеля ключи, спустился к ограде, перелез её, замер на корточках, прислушиваясь.

Ночь наполнял аромат цветов, растущих на земле и на деревьях, треск и звон цикадных оркестров, тучки резвящихся в воздухе мошек. Норбеков всего этого не замечал, он торопливо одевался. Ступня была влажной и липкой от крови, он обвязал её носком. Прячась в тенях, дошёл до квартиры нелепо погибшего приятеля и там тщательно удалил все следы своего пребывания. 

6 

«А что, если в Дели его вовсе не было? — думал он за рулём джипа, продвигаясь по широкому бульвару, вдоль которого выстроились посольства. — Сейчас он рванёт на юго-запад, за два-три дня приедет в Бомбей, — и докажи, откуда приехал, а спросят, — да вот, из Бопала вернулся.»

В Бомбее он кое-как отоспался, отбиваясь от случившегося кошмара и панических мыслей о последствиях. Утром, наигранно весёлый, поцеловал ручки всем дамам, крепко пожал руки мужчинам, занялся почтой, звонками, контрактами, — и так, внешне непринуждённо, прожил тот день, и ещё неделю.

Новость о гибели Хлюстенко до Бомбея домчалась моментально. Многие спрашивали, кто такой, и Норбеков некоторым говорил, что умерший — бывший однокашник. Но личность какого-то Хлюстенко в консульстве мало кого занимала, а всех поразила причина смерти. Надо же, качали головами, пьяный прыгнул в бассейн без воды, это же надо так напиться! Было похоже, случай закрыли, никто не видел Норбекова в Дели, и он постепенно стал успокаиваться. И вот — сам полетел в столицу в не очень нужную командировку, чтобы на месте узнать подробности и успокоиться окончательно.

— Да, случай подробно расследовали, — рассказали ему знакомые в Дели. — Вскрытие трупа показало, что Хлюстенко был в сильном опьянении. А сколько он выпил, было неясно, поскольку в квартире обнаружили много бутылок из-под «Столичной» и ящик с виски «Белая Лошадь» (виски болгарского разлива, болгары этот шотландский напиток продавали в дружественные посольства по цене пятьдесят центов за бутылку, поэтому «Лошадь» брали ящиками даже те, кто не пил спиртного). Кроме того, вокруг тела Хлюстенко валялись осколки другой бутылки. Но! — возникал такой вопрос. — Как получилось, что он был в бассейне буквально за день до своей гибели (отыскались люди, его видевшие) и умудрился не заметить большое объявление при входе о предстоящем спуске воды и закрытии бассейна до весны? Но! — Почему в бассейне нашлись окровавленные следы какого-то другого человека, они повели от тела на вышку, там потоптались, спустились к ограде. Всё это наводило на подозрение, что смерть Хлюстенко была вызвана не обязательно личной ошибкой, или, скажем, самоубийством. Возможно, с вышки его столкнули, — либо нарочно, либо нечаянно. Кроме того, — сказали знакомые, — циркулировал странный слух, будто в день гибели Хлюстенко на улице Джиппи видели русских, и есть описание их внешности. В одном из них признали Хлюстенко, а кто был другой, пока неизвестно…

Норбеков страшно разволновался, поймал такси, поехал куда-то, «Попроситься, что ли, к американцам?» — пришла неожиданная мысль. — «Как политический перебежчик? Для них он, конечно, фигура мелкая, не такая, как дочка Сталина, недавно сбежавшая в США, но взяли ж они и переводчика, работавшего в торгпредстве. Когда соотечественники обнаружат моё загадочное исчезновение, они обратятся сначала в полицию и заварится долгий процесс поисков пропавшего иностранца. Тем временем я попаду в Америку и начну там новую жизнь. Но это — идеальный вариант. Не идеальный: обнаружится, что он тот вечер провёл с Хлюстенко. Просто из мести, что он сбежал, советские пришьют ему убийство и потребуют его выдать. Не желая невыгодного впечатления, что они приютили уголовника, американцы пообещают сами расследовать историю. Норбековым займутся адвокаты, эти виртуозы юриспруденции, способные хоть кого оправдать…»

Он велел развернуть машину, вернулся в район Чанакьяпури, где вдоль улицы Шантипат располагались дипломатические миссии, немного не доехал до посольства США, сел на траву широкого сквера.

 «Главное, всё-таки, свобода», — думал, глядя на звёздный флаг, — «а больше всего свободы в Америке. С другой стороны, кому я там нужен? Не страшно ль упасть с моей высоты на дно, где придётся начать с нуля?… Конечно, я потеряю Родину. Ко мне прилепят слова «предатель», «перебежчик» и «отщепенец…» Норбеков представил себе, как отец, преданный партии чуть не с пелёнок, узнает, что сын его перебежчик, как исказится и побелеет его породистое лицо, как, возможно, он схватится за сердце, как отречётся от сына-предателя…

Он с надеждой взглянул на флаг вражеского государства, встал с травы, пересёк магистраль, подошёл к американскому посольству, приблизил палец к кнопке звонка. «Вот он тот миг, когда моя жизнь может полностью перевернуться… И то, что я делаю, — что тут такого? Десятки миллионов европейцев, китайцев, индийцев, евреев, арабов переезжают в другие страны, и что, их всех называть предателями?… Они не теряют свою родину, я тоже Россию не потеряю. Где бы я не был на планете, Россия всегда будет рядом, внутри… Мила? Ну что же. Терял я женщин, и неизбежно буду терять. И находить. Находить даже проще…»

 Рука отдёрнулась от звонка. «Что же я делаю, идиот? Я ж никакой не диссидент… Я должен ехать в своё посольство. Расскажу им подробно всё как было. Да, мы оба были подвыпивши. И я мог бы прыгнуть, прыгнуть первым. Хлюстенко, возможно, спас мою жизнь. Это был просто несчастный случай. Почему я о нём не сообщил? Я был потрясён. Не знал, что делать. В результате, я струсил и убежал… В конце концов, отец мне поможет, у него огромные связи…»

Мысленно он отступил от посольства, но тело его, будто, застыло. «А если всё выйдет по-другому? То, что случилось в проклятом бассейне, можно по-разному истолковать. Я вёл себя так, будто я убийца. Оставил уйму улик и скрылся. Меня немедленно вышлют на родину, там будет суд, будет тюрьма… Я проведу пол-жизни в тюрьме…»

Рука взлетела к кнопке звонка… И почти тут же опустилась.