В тот же момент над ухом Зорика наклонился нарядный мужчина и сказал что-то такое, отчего на нетрезвом лице новобрачного отразился большой интерес. Он вскочил, уронив стул, и последовал за мужчиной. Мара и кто-то это заметили, но что естественнее двух мужчин, отошедших в угол поговорить. Зорик охотно пошёл следом за незнакомым человеком, поскольку тот вежливо предложил удовлетворительную сумму за пустяковую услугу. В углу, не теряя ценного времени, судьбой отведённого на свадьбу, Зорик спросил, в чём, собственно, дело.

– Совершеннейшая ерунда, – с московским расплывом сказал незнакомец. – Отдайте мне вашу брачную ночь.

– Чего-о? – промычал Зорик.

– Вы заработаете сто долларов, если сегодня среди ночи мы обменяемся местами. Обещаю: не больше часа. Куда вам спешить-то, вся жизнь впереди, ещё друг другу так опостылеете, что вас в кровать для этого дела и на аркане не затащишь. Поверьте, я в этом не то что собаку, я в этом стадо слонов сожрал. Пройдётесь, проветритесь, отдохнёте, пропустите стопочку ликёра, сигарету выкурите, если курите, а тут и я с приличной купюрой. Я уверяю вас, в Америке за час вам нигде не дадут больше.

Он подмигнул:

– Не беспокойтесь. Невеста под хмелем. Темнота. Жених задыхается и молчалив. Поверьте, я всё оформлю так, чтобы Марочка не заметила.

Зорик очнулся от ошеломления, кулак его вырвался точно в лицо непередаваемого наглеца, но с болью был остановлен стеной. Москвич спиной оградил Зорика от постороннего любопытства и, почти не двигаясь корпусом, стал его мастерски избивать, не давая при этом падать. Даже Мара, на них обернувшись, решила, что они жестикулируют. Пожалуй, лишь Марк, щуплый еврей, сидевший с краю свадебной компании и внимательно всё обозревавший, заподозрил что-то неладное, нырнул рукой в карман пиджака, сжал притаившийся в нём револьвер, взвёл курок и прилип к нему пальцем.

Человек, Зорика лупцевавший по причинам, известным только ему и всем тем мужчинам в ресторане, которым понравилась невеста, отодвинулся от жениха, когда тот стал оседать на пол. Заметив, что Зорик сидит на полу с помятым окровавленным лицом, к нему бросились все его гости, помогли ему выправиться на ноги, вытерли кровь мокрой салфеткой, забросали вопросами: кто тебя так? покажи нам этого гада? Но как все вокруг не озирались, гада того словно след простыл.

Кто знает, что бы могла натворить любая малая неожиданность вблизи от слабонервного человека с пальцем, поигрывающем на курке заряженного револьвера. Сосед бы внезапно бокал опрокинул, иль кто-то, меж столиками продираясь, качнул бы его щуплое тело, или подвыпивший шутник ущипнул бы дамочку ниже пояса, отчего бы она пронзительно взвизгнула, – от любой из таких неожиданностей палец мог дрогнуть на курке, и пуля тридцать восьмого калибра… Нет, даже страшно представить дальнейшее! Не ведаем мы о многих опасностях в непосредственной близости от нас, и автор не окажется в одиночестве, если скажет, что к счастью не ведаем, ибо как страшно было бы жить, зная о всём, что происходит, и особо о том, что происходит в головах окружающих нас людей. Всё же, – да, лучше не ведать, иначе, представьте, во что обернулась бы беззаботная, как карусель, атмосфера внутри ресторана, если б посетители узнали, что в кармане слабонервного человека непонятно куда целится дуло заряженного револьвера.

А дуло то, позвольте пояснить, целилось в сторону стола, за которым вели живую беседу две привлекательные женщины. Одна, брюнетка с высокими скулами, с несколько восточными чертами была постарше и чуть пополнее, с чуткими мерцающими серьгами, обрывавшимися к плечам, как два серебристых водопада, с кольцами почти на каждом пальце, в ладном и явно дорогом костюме. Другая, очень светлая блондинка, была, как девочка лет восемнадцати, – тонкая, хрупкая, без украшений, в минимальных размеров платьице; да и к чему такой серьги да кольца, если она вся, как украшение, или как весенний цветок.

Заплетин, чтоб меньше скучать в толпе, взглядом отыскивал себе женщину с манящей, магнетической наружностью, и то и дело к ней возвращался для дополнительного адреналина, эстетического вдохновения, и флирта, пусть даже одностороннего, но так освежающего бытие. Вот и сейчас, оставшись один (Басамент опять отлучился куда-то), он стал блуждать взглядом по ресторану, пока, наконец, не остановился на столике с брюнеткой и блондинкой.

Вспомнил: да, примерно таких в России окликают словом девушка, особо назойливы в этом смысле в разной степени подвыпившие мужчины. Чтоб такую женщину остановить, они произносят или кричат: девушка, минуточку, пожалуйста. Или: девушка, можно вас что-то спросить? Или: а как вас зовут, девушка?

Брюнетке, сидевшей к нему спиной, Заплетин внимания не уделил. А вот тоненькая блондинка, к нему сидевшая полубоком… Её телесного цвета платьице так прилегало к изящной фигуре, как будто платья и вовсе не было, а волосы, собранные на затылке в пышный и с виду небрежный пучок, казалось, были готовы рассыпаться и некстати накрыть дивную шею.

“Да что ж в них такого, в таких шеях, как объяснить их красоту? – думал завороженный Заплетин. – Ну, шея и шея, у всех женщин шеи, но отчего не все женские шеи воспламеняют мой взгляд восхищением? Какая загадка, какой идеал, какое сияние красоты сокрыты в таких именно шеях? И почему по подобной шее взор непременно хочет скатиться под изогнутый листик воротничка, и дух захватывает от мысли: неужто всё тело под одеждой такое же белое и нежное? и, боже, как много такого тела”! Взгляд низошёл на холмик груди, на тугую, в ладонях уместишь талию, на высоко оголённую ножку, частично занавешенную скатертью…

Соседка замечательного создания обернулась на громкий смех кого-то из праздновавших день рождения, и только тогда он узнал Тамару. С этой привлекательной брюнеткой он познакомился в русской церкви.

– А эту ты знаешь? – спросил он приятеля во время утомительной литургии. – Кого? – встрепенулся приятель.

– Да ту, красавицу в хоре.

– Тамару Алаеву? Знаю, конечно. Могу тебя с ней познакомить. Если дождёшься конца службы.

– Дождусь, – отвечал Заплетин, хотя ещё минуту назад намеревался покинуть церковь.

После короткого знакомства (всего-то именами обменялись, да перекинулись парой вопросов, характерных для иммигрантов: где вы в России проживали? давно ли в Америку эмигрировали?), – после  того он Тамару не видел до того, как опять объявился в церкви. Обнаружив его в толпе, покидавшей праздничную литургию, Тамара бурно ему обрадовалась, даже на шею ему бросилась. Он был польщён, такие красотки не часто кидались ему на шею, но он ещё не был осведомлён об этой Тамариной манере бросаться на шею буквально всем, с кем она когда-то познакомилась. Вдохновившись Тамариным поведением, он расхрабрился до вопроса:

– А что если нам – да в ресторанчик, сейчас как раз время обеда.

– Нет, в ресторан я никак не могу, – сказала Тамара, посерьёзнев. – Я срочно должна ехать домой, дожидаться очень важного звонка… – Она поколебалась и продолжила: – Мы можем поесть у меня дома.

Он согласился, внешне небрежно, но много чего нафантазировал, пока следовал на машине за белым спортивным “Мерседесом”, верх которого был опущен, и ветер творил всё, что желал, а желал он, чтоб длинные её волосы красиво метались, и трепетали, и с толку сбивали мужиков, оказавшихся на дороге.

Квартира в башне у океана, итальянская мебель, статуэтки, как музейные экспонаты, картины, похожие на подлинники, посуда чуть не с царского стола, гардероб размером с хорошую спальную, набитый обувью и одеждой из магазинов Беверли-Хиллс… Она показывала квартиру, не скрывая гордости и хвастовства, потом его оставила у бара, в котором зазывающе мерцали бутылки любого содержимого, а сама отлучилась на кухню.

Заплетин прикончил свой джин с тоником, отыскал туалет, там подушился первым подвернувшимся одеколоном, выстриг несколько волосков, которые с чрезмерным любопытством высовывались из ноздрей, примочил и ладонью пригладил волосы, уже припорошённые сединой, вернулся в гостиную, и, чего же, состряпал себе ещё напиток.

Тамара вернулась с большим подносом.

– Откуда у вас такая роскошь? – осмелился Заплетин на вопрос, который давно был на языке.

– От верблюда, – сказала Тамара. – Который музыку сочиняет. Он, кстати, в Америке – знаменитость. Говорит, от меня без ума. Жаль, говорит, что раньше не знал, что русские женщины так хороши.

– Как его имя? – спросил Заплетин.

Имя Тамара не назвала, будто не слышала вопроса, зато рассказала, что ухажёр её сочинял музыку для кинофильмов (она назвала несколько фильмов, известных широкой публике), что он за короткое время знакомства успел подарить ей всю эту мебель, норковую шубку, “Мерседес”, и даже свозил её в Европу, где они за каких-то две недели истратили тысяч пятьдесят.

– Вот только жениться пока не хочет. Нет, не отказывается от женитьбы, даже клянётся, что поженится, но женитьбу пока оттягивает.

Заплетин, по профессии музыкант, далеко не всё ещё знал о музыке, сочиняемой американскими композиторами, но он догадался, о ком речь, и чтоб подтвердить свою догадку, спросил:

– Сколько лет твоему композитору?

– Да немало, – сказала Тамара, и в этот момент, её выручая от более точного ответа, прозвучал телефонный звонок.

Договорившись с кем-то о встрече, Тамара очень заторопилась, и Заплетину тоже пришлось уезжать. Дома он открыл энциклопедию и отыскал там композитора, который, как он предполагал, и был обожателем Тамары. Да, подтвердила энциклопедия, именно он написал музыку для фильмов, упомянутых Тамарой. Родился когда? Да вот вам и год, – продолжала услуживать энциклопедия. Сделав лёгкое вычитание, Заплетин невольно ухмыльнулся: любовник Тамары на свет объявился почти девяносто лет назад.

Тамара явилась в ресторан поохотиться на толстосумов. Она захватила с собой Анну, поскольку женщина-одиночка может показаться проституткой, и та же женщина рядом с приятельницей подобную мысль может внушить только тем грубиянам и циникам, кто зрит потаскуху в каждой женщине. Анна составила её компанию, чтобы отвлечься от грустных мыслей, выпить до лёгкого охмеления, полакомиться русскими закусками, послушать ностальгические песенки.

Своей историей эмиграции Тамара Алаева оказалась похожей на многих русских женщин, которых Заплетин встречал в Америке. Большую часть жизни в России Тамара искала иностранца, который бы вывез её на Запад, где все, по сравнению с россиянами, казались счастливыми богачами. И вот, сколько раз уже получалось, к досаде русского патриота, любой иностранец, пусть даже невзрачный, ни умом не блещущий, ни духовностью, экспортировал из России великолепную русскую девочку, достойную звания “Мисс Россия”, отказавшую армии русских парней. А в Америку угодив, эта красавица выясняла, что супруг, оказывается, не богач, живёт в Америке тускло и скучно, в год зарабатывая тысяч тридцать, – чего совершенно недостаточно на хорошие рестораны, театры, заграничные путешествия. Да, не наврал ей при первых встречах, что у него есть собственный дом, но дом-то – плохонький, с крупным долгом, который выплачивать лет двадцать; есть и машина, и даже две, но обе – дешёвые, староваты, то и дело выходят из строя; сбережения в банке? да никаких!

О сексе Тамара не помышляла, напротив, старательно увиливала от очень уж интимных ситуаций, но почти все знакомства с иностранцами оборачивались постелью. За секс ей порой предлагали валюту, но ей приходилось её отвергать – не могла же она покорить мужчину с помощью оплачиваемого секса. Что же, бывает, когда мужчина берёт себе в жёны проститутку. Но чаще такое происходит в романтических кинофильмах, и очень редко в реальной жизни (вспышка почти неземной любви, или редкий духовный порыв, случавшийся с героями Достоевского, или полнейшее неведение по поводу прошлого невесты). Кроме ужинов в ресторанах иностранцы дарили иногда дефицитное барахло, но все это было ерундой по сравнению с риском заразиться; она пару раз и подцепила венерические болезни, к счастью, полностью излечимые.

На Запад ей удалось-таки выехать, но благодаря не иностранцу, а оборотистому еврею, который надумал эмигрировать. Он заключил с ней фиктивный брак за такую круглую сумму, что она проглотила и все сбережения, и всё, что Тамара смогла выручить от продажи своих вещей. В Вене, у трапа самолёта, иммигрантов поджидали представители Сохнута; их первый вопрос был: куда вы едете? В Израиль, – сказал им муж Тамары. В Америку, – ответила Тамара. Их тут же отделили друг от друга, и брак их в тот же момент распался.

Попав в Америку и оглядевшись, Тамара скоро сообразила, что она извлечёт немалые выгоды, если подружится с врачами из последней российской эмиграции. Те бывшие советские врачи, кто дерзал подготовиться к экзаменам и выдерживал их успешно (а экзамены выдерживали немногие), – те удачливые врачи тут же финансово воспаряли над полунищей толпой иммигрантов. С врачами очень стоило дружить: с их помощью безумно дорогая медицина становилась бесплатной и даже доходной. Дружелюбному и доверяющему врачу ничего не стоило сочинить и так выстроить псевдо болезнь, что чеки, приходящие из страховки за, якобы, затраты на лечение из собственного кармана, оплачивали стоимость самой страховки, а при особой благосклонности врача те чеки могли приносить и доходец. Тамаре с её внешностью и смекалкой не стоило особого труда влюбить в себя нескольких врачей, и несколько лет она недурно жила на махинации со страховками.

Но махинации – дело рискованное, нередко лишающее покоя, а ей хотелось того и другого, то есть и денег, и покоя. Такую идеальную комбинацию мог предоставить и гарантировать только состоятельный супруг. Такого супруга хочется всем, и чтобы конкуренток переплюнуть, надобен творческий подход.

В барах престижных ресторанов, куда она часто заходила посидеть с чашечкой кофе, ей как-то попалась приятная шведка, которая тоже в одиночестве не спеша смаковала кофе. Сразу понравившись друг другу, они вместо кофе взяли мартини, потом расхрабрились в откровениях и позабавились над открытием, что в бар привела их одна цель – познакомиться с богатым холостяком. Шведка была значительно опытнее, она сошлась и разошлась с несколькими обеспеченными холостяками, и сейчас подыскивала себе нового. Барышни тут же договорились на охоту ходить вместе. Шведка делилась с Тамарой опытом, – учила, как лучше одеваться, что говорить, в какой позе сидеть, какую лучше иметь машину, как оформить своё жильё.

– Главное, – сразу сказала шведка, – ты должна выглядеть независимой, пусть не богатой, но с лишними деньгами. Тебя мужчина интересует не из-за денег и положения, а как симпатичная личность. И вот тебе список полезных книг на тему соблазна толстосумов, – сказала она при другой встрече. – Прочитай как можно скорее.

Тамара поднатужилась со страховками, и не только сменила автомобиль и подкупила новой одежды, но даже сумела снять квартиру в высотном доме у океана, и даже с видом на океан.

Едва Тамара себя оформила для знакомств с основательными мужиками, как был арестован врач Эйдельман. Низкого роста, с брюшком, полысевший, с рыхлыми мокрыми губами, – такой неказистый эскулап из захолустной поликлиники, – Наум Эйдельман был для женских глаз совсем непрезентабельным мужчиной, при этом он женщин боготворил. Вот она, страшная несправедливость, и вот они, пожизненные терзания. Если таким явился на свет, хочется либо мстить удачникам, либо их в чём-то переплюнуть. Никто не знал, как Наум жил в Союзе; врачи там не очень могли размахнуться на непримечательную зарплату, разве что могли её пополнить, выписав фальшивые больничные, либо по блату предоставив дефицитные и наркотические медикаменты.

Наум вырвался из Союза, как лев бы вырвался на свободу из заточения в зоопарке. Он засел за изучение английского, за медицинские учебники, успешно сдал экзамен на врача, завёл собственную поликлинику, набрал из российских иммигрантов врачей разнообразных специальностей, медицинских сестёр, секретарш, санитарок. Поставив себе цель разбогатеть, он всех, кто знал о его делах, стал изумлять размахом и дерзостью.

Арест Эйдельмана потряс Тамару, – она слишком часто его посещала с подозрительно сложными заболеваниями. И да – её стали вызывать и подробно-пристрастно расспрашивать следователи прокуратуры, агенты страховок и ФБР. От тюрьмы её избавил адвокат, на услуги которого, однако, ушла немалая часть сбережений.

Несмотря на махинации со страховками и сексуально-деловые отношения сразу с несколькими врачами, Тамара Алаева ухитрялась выглядеть очень религиозной: её видели в церкви на всех литургиях, она даже пела в церковном хоре. Никто в русской церкви, однако, не знал, что Тамару до эмиграции можно было назвать мусульманкой. Ислам был религией семьи, и она его исправно исповедовала. Но, в Америке оказавшись, она поменяла бы ислам на какую угодно религию, лишь бы это сулило выгоду. Она бы пошла и в синагогу, но одним из первых знакомых в Америке оказался русский мужчина, посещавший русскую церковь. Каким-то образом этот Антонов был связан с Голливудской киностудией. Едва познакомившись с Тамарой, он сделал ей такой комплимент: да с вашей внешностью, Тамарочка, вы могли бы сниматься в кинофильмах. Тамара хотела сойтись с ним поближе, чтоб с его помощью познакомиться с другими представителями Голливуда, но дальше того комплимента не сдвинулось; по непонятным ей причинам Антонов был приветлив, но прохладен.

После ареста Эйдельмана она ещё чаще являлась в церковь, молилась подолгу на коленях, и когда ей опять улыбнулась фортуна, она узрела в том Божью милость.