Что же такое водилось в Тамаре, чего Анна остерегалась, как остерегаются чего-то тёмного, загадочного, опасного? Попробуем это разгадать, заглянув в Тамарину жизнь поглубже.

Мы уже знаем, что Тамара эмигрировала в Америку, заключив с евреем фиктивный брак. Знаем и то, что другой способ перебраться в комфортабельную жизнь, способ, как бы, более чистый, а также сулящий гарантированное и беззаботное существование с первого дня в чужой стране, иначе, брак с зажиточным иностранцем, у Тамары не получился по причинам, неясным даже Тамаре, но которые легко перевалить на не сложившиеся звёзды.

Её попутчиками по купе оказались три молоденьких студента, возвращавшиеся с каникул, проведённых в Приморском Крае. По их закуске, – варёные яйца, чёрный хлеб и зелёный лук, – было понятно: эти студентики сидели на финансовой мели, очевидно, спустив все деньги на выпивку. Тамара решила их поразить. Дождавшись первой большой остановки, она накупила у местных лавочников много дорогих деликатесов и бутылку импортного алкоголя. В купе разложила всё на столике и с видом богатой светской дамы предложила попутчикам не стесняться.

Что говорить, студенты набросились на виски, на малосольную горбушу, на салат-оливье, на буженину, – на всё, что оказалось на столе. После домашней прощальной трапезы Тамара почти ничего не ела, но виски – выпила, да как следует, и с непривычки к крепким напиткам она стремительно захмелела, вначале очень весело и приятно. Язык её быстро развязался, и она, продолжая своё хвастовство, выдала себя за губернаторскую дочь, поступившую в Московский университет.

Студенты, однако, оказались проницательными ребятами. Раскусив эту смазливую девицу, слегка полноватую, неглупую, но не поражающую интеллектом, и во многих смыслах провинциальную, они поддержали её игру и лестью и сомнительными комплиментами раскрутили её на другую бутылку и на дополнительную закуску. Последние тосты и анекдоты, над которыми Тамара хохотала, не вникая в их содержание, едва продирались к её ушам, а потом между нею и всем светом возник, тошнотворно закружился какой-то татарин-мусульманин с жирной похотливой физиономией…

Студенты сорвали полотенце и защитили постель девушки от того, чем её стошнило. Потом приподняли её, бесчувственную, перенесли на другую постель, другими полотенцами прибрались, сели за столик, глотнули ещё, поглядели на девушку, друг на друга, и кто-то из них заплетавшимся голосом задал следующие вопросы:

– Так что, б-будем трахать? Кто б-будет первым?

Первым хотел быть каждый из них, и чтоб обойтись без толкучки и драки, ребята решили тянуть жребий. Сломали три спички, перемешали, самая длинная – значит, первый.

– А что если целка? – вдруг испугался тот, кто вытянул длинную спичку.

– Ты что, не умеешь целки ломать? – спросил обладатель короткой спички. – Давай, я сломаю для тебя.

– Сам сломаю, – длинная спичка оттолкнула короткую спичку и завалилась на девицу.

Перепой и насмешливые комментарии наблюдавших за ним приятелей помешали парнишке сконцентрироваться и он излил семя преждевременно. Он ещё полежал на девице, со стоном откинулся и заявил, что девица физически так устроена, что неясно, целка она или нет. Следующий в очереди продемонстрировал многоопытность с женским полом и в конце авторитетно заявил, что девица девственницей не была. Последний, хоть больше всех хорохорился, опозорился отсутствием эрекции; он со стыда доконал всё виски, и потом до утра не шевелился. Напрасно, конечно, так горевал: у каждого нормального мужчины когда-то бывают неудачи, и лечат их не выпивка до бесчувствия, а другие, удачные, попытки.

Утром Тамара себя обнаружила не на своей, на другой полке. Она попробовала припомнить, когда случилось перемещение, потом заглянула под простыню и поняла, что в первый же день жизни, свободной от родителей, она, пьяная до бесчувствия, стала жертвой группового изнасилования. Купе разрывалось от запаха рвоты, пролитого виски, храпа студентов, болезненных всплесков в голове. В башке проснулись тараканы, – вспомнила, что говорил отец по поводу схожего состояния. Поезд шёл тихо, ход замедляя. Тамара с трудом подняла голову и отвела занавеску в окне. За мутным стеклом бежала платформа, набитая встречающими и носильщиками.

Поезд двигался очень медленно, в коридоре слышались голоса и погромыхивание чемоданов, и далёкий вокзальный голос читал какие-то объявления. За мутным стеклом струилась платформа столичного Казанского вокзала. Тамара растолкала паренька, который храпел на её полке, извлекла из-под полки чемоданы, кое-как уложила вещи и потащила их из вагона.

В толпе на перроне она разглядела свою, по отцовской линии, тётку, они обнялись с прохладной неловкостью, как мало знакомая родня. Тётка поморщилась от запаха, напоминающего помойку, подумала: “во, провоняет квартиру, что они жрут там, в своём Казахстане”, с трудом подняла один чемодан и потащила его к метро. Из того, что советовали родители, Тамара помнила, что в метро с чемоданами ездить не очень удобно, и она предложила взять такси, упомянув, что заплатит сама. Тётка затеяла яростный спор, – оказалась скупой на чужие деньги. После бессмысленно долгого спора метро одержало верх над такси.

Тётка жила в самом центре города в старой однокомнатной хрущёвке. Когда-то и муж её здесь проживал, он работал в речном пароходстве каким-то незначительным начальником. Судьба её мужа была судьбой немалого количества мужчин: он много пил, был уволен с работы, и после того окончательно спился. Он постыдился сказать жене, что его вытурили с работы, и вёл себя так, будто работает; а то, что зарплату не приносил, – в том ничего не было нового. Проснувшись и кое-как оправившись после вечернего перепоя, он покидал дом, ничем не закусывая, весь день проводил на людных скверах, в парках, на пляжах, на вокзалах, рядом с торговыми киосками, – его можно было видеть везде, где люди бросали пустые бутылки, а он эти бутылки подбирал, сдавал в “Стеклотару”, и так зарабатывал на самый дешёвый выпивон и незатейливые закуски, вроде чебуреков и пирожков. Как-то зимой, возвращаясь домой на заплетающихся ногах, он зачем-то забрёл на пристань рядом с прежним местом работы. Под тонким, только что выпавшим снегом, пристань была покрыта льдом; пристань стряхнула пьяного в реку, где он побарахтался, но не долго.

Тётка не прочь была снова замуж, но то ли именно ей не везло, то ли такое же невезение преследует женщин-одиночек: все предполагаемые женихи при более близком с ними знакомстве оборачивались пьянчугами. На кой тебе в доме новая напасть, – тётке нашёптывали приятельницы. – Корми его, ухаживай, обстирывай, гоняй за бутылкой в магазин, а вся благодарность в ответ – лужи рвоты, матом покроет ни за что, а то и ребро кулаком сломает. И в кровати совсем ни на что не годится. Так и осталась тётка одна, проживая в однокомнатной квартире на непрожиточно скудную пенсию, и несмотря на близость театров, концертных залов, музеев, парков, все доступные ей развлечения свелись к подкармливанию кошек, да к посиделкам у подъезда в компании соседских старушонок.

Тамара критически оглядела аккуратно прибранную квартирку со старой, земельного цвета мебелью и архаическим телевизором, сказала себе: ничего, это временно, потом осмотрела себя в зеркало объективным, холодным, критическим взглядом, и твёрдо решила себя улучшить во всех мыслимых областях. Как-то: спустить с себя весь жир. Худенькие девочки грациозны, а грациозность – как магнит, все мужики на неё клюют. Дальше: сменить весь гардероб, то есть себя облачить по моде и выглядеть, как столичная леди. Поменять причёску, улыбку, взгляд и даже выражение лица. Научиться пользоваться косметикой, а также столовыми приборами (плов в семье ели руками). Всю информацию для перемен она почерпнёт из телевидения, модных журналов, советов подруг, которых она заведёт расчётливо, не для пустой болтовни и компании, а чтоб приносили какую-то пользу. Реализация всех задумок потребует денег, немало денег, и то, что ей дали с собой родители, будет, конечно, недостаточно. Она попросит прислать ещё, и в первой просьбе ей вряд ли откажут. Но кто его знает, что скажут родители, если столичные затраты покажутся им слишком чрезмерными. Ну, ничего. Как-нибудь справится. С помощью московских джентльменов.

Да, и, конечно, институт. Родители ей уже, как бы, нашли какой-то столичный институт; не сами выбрали, выбрал родственник, большущий начальник в Козлограде. Человек он был властный, категоричный, не терпевший лишних вопросов. Никто потому уточнить не осмелился, почему из всех институтов Москвы он выбрал заведение по подготовке специалистов текстильной промышленности. Кроме того, – подивились родители, – почему он не дал никаких контактов, не позвонил никому в институте. Сказал: Институт Текстильной Промышленности; сказал это, как отдавая приказ, и тут же повесил трубку. Но слово Темирхана Жанболатовича в Козлограде было законом, и родители строго наказали ни в коем случае не самовольничать, не поступать в другой институт.

“Во, дураки, – ухмыльнулась девушка, – что они знают в своём Козлограде. Конечно, она сначала пойдёт в рекомендованный институт, но разве важно, какой институт, важен его результат – диплом”. Тамара была не готова к экзаменам, особенно боялась математики. Можно было, конечно, рискнуть, то есть, как все, попытаться сдать все вступительные экзамены, но в том заключался огромный риск: если она завалит экзамены, пропадёт весь учебный год, придётся куда-то пойти на работу, а это – работать – никак не вписывалось в идеал предстоящей жизни.

“Как поступить ей в институт, минуя вступительные экзамены? А вот как, – сработала смекалка, натренированная наблюдением за поступками родителей, знакомых, и всех других козлоградцев, – надо подмазать самого главного, человека с решающим словом; в данном случае этот начальник – председатель приёмной комиссии. Дать ему взятку? Но как узнать, какая взятка в Москве достаточная, как бы в этом не промахнуться”. Тамара опять поглядела в зеркало, будто спрашивая отражение, какие варианты, кроме взятки. “Да что там искать! – гневно вздулись губки. – Её поимели в купе поезда, но больше с ней этого не случится. Теперь она будет всех иметь. Но и тут возможна загвоздка: а если председатель не мужчина? Что ей, менять ориентацию?”

Первые несколько дней в столице Тамара лениво бродила по центру, приглядывалась к хорошо одетым женщинам, заходила в попутные магазины, там примеряла всё подряд и по советам продавщиц покупала кое-какую косметику. А главное, все эти несколько дней она почти ничего не ела, ограничиваясь соками и фруктами. Ещё, проверяя свою теорию, заглянула в парочку институтов, ей попавшихся по дороге, отыскала там учебную часть и задала такой вопрос: Когда у вас обеденный перерыв? За невинным вопросом стоял расчёт. Во время обеденного перерыва не все, вероятно, шли в столовку; кто-нибудь в целях экономии, либо здоровье оберегая, принёс термос с чаем, бутерброды, яйца вкрутую, помидоры, и вот, за своим рабочим столом уплетает этот нехитрый харч. Вот у такого человека, как-то его расположив, то есть подсунув какое-то лакомство, и без стесняющих свидетелей, можно было бы всё выведать: кто заведующий, каков, кто председатель приёмной комиссии, и о нём, по возможности, больше подробностей.

Наступил день похода в институт, рекомендованный Темирханом. Тамара облачила похудевшую фигуру в летнее, очень короткое платьице, обработала личико косметикой и отправилась в институт к началу обеденного перерыва. У двери в учебную часть она наложила на лицо детское, наивное выражение, легко потянула ручку двери и заглянула в узкую щёлку. За одним из столов с кипой бумаги сидело бесполое существо, что-то между женщиной и мужчиной. Некрасивое блеклое лицо, тонкие, еле заметные губы, короткие жидкие волосёнки, похоже, не мытые давно и кое-как зачёсанные за уши. Как автомат, двигались челюсти, пережёвывая бутерброд со скучной вареной колбасой. Наконец, по наличию слабых выпуклостей там, где должны находиться груди, Тамара решила, что существо являлось лицом женского пола. Девушка тихо прикрыла дверь и направилась к выходу из института.

В обеденный час нового дня Тамара явилась в институт с пакетом, который по габаритам был значительно больше всего, что принёс бы в учебную часть рядовой абитуриент. Тот, кто видел Тамару вчера, её бы совершенно не узнал. На неё был нахлобучен сарафан серого цвета, прямого покроя, и длиной много ниже колена. На груди пришит небольшой карманчик с торчащим в нём носовым платком и на уровне бёдер – два крупных кармана. Белая блузка под сарафаном была застёгнута до подбородка. Серые, грубого вида туфли на низких широких каблуках, с тупыми, как обрезанными, носами. Чёрные волосы на затылке собраны в бабушкин узелок. На лице ни грамма косметики.

– Разрешите? – тихо спросила Тамара, ступив в кабинет как раз в тот момент, когда существо женского пола на стол выложило бутерброд с той же вареной колбасой.

– Ну, чего? – спросили Тамару.

– Вы, извините, случайно не завуч?

– Ну, завуч. Чего тебе надо?

– Да я… Мне б документики подать.

– Приходи после обеда.

– А можно я здесь вас подожду? Очень уж ноги мои устали, а в коридоре стульев нет. Я вам, не беспокойтесь, не помешаю.

Завуч нахмурилась, сжала губы, от чего они полностью пропали, и вся часть лица под кривым носом стала такой пугающе гладкой, с горизонтальным коротким шрамом, будто рот внезапно зашили. Крупный пакет в руках посетительницы никак не походил на документы, и завуч, ещё поколебавшись, переменила гнев на милость.

– Ладно, сиди. Вон на том стуле.

Тамара присела на дальний стул.

– Издалека? – спросила завуч.

– Из Казахстана, – потупилась девушка.

– Плесни-ка мне чаю, – сказала завуч, ткнув указательным пальцем в угол, где стоял электрический чайник.

Тамара вскочила, ринулась в угол, и кипяток наводнил чашку с имевшимся там пакетиком чая с похвальной стремительностью и аккуратностью.

– А это вам к чаю, – сказала Тамара, развязала пакет и на стол поставила деревянный тяжёленький бочонок с этикеткой “Башкирский мёд”, и продолжала извлекать кулёчки с домашней выпечкой, которыми тётку свою угостила, но ввиду добровольного голодания сохранила многое в холодильнике.

– Так ты башкирка? – спросила завуч, одобрительно глядя на бочонок и откладывая в сторону бутерброд. – А говоришь, из Казахстана.

– Из Казахстана, – сказала девушка. – У нас там тоже хороший мёд, из юлгуна, из верблюжьей колючки, но мёд из Башкирии, вроде бы, лучше…

– Верблюжья колючка? Какая гадость! Хорошо ты мне её не притащила. Я б тебя тут же из комнаты выгнала.

Подарки завучу явно понравились, но лицо её, когда-то окаменевшее, может быть даже в момент рождения, не способно было выразить удовольствие.

– Где сама-то остановилась? – спросила она, чавкая беляшом.

– А нигде. Прямо с вокзала. А вещи мои в камере хранения.

– Ну, а потом? Где остановишься?

– Не знаю пока. Может, в гостинице.

– Да где ты гостиницу-то найдёшь? В Москве, да гостиницу. Ну, ты наивность. Гостиницы здесь всегда переполнены. Кто же в Москву так приезжает? Разве такие, из Башкирии…

– Из Казахстана, – поправила девушка.

Губы завуча снова пропали, прищур холодных змеиных глаз означал, очевидно, колебание между устоявшимися принципами и каким-то стихийным порывом.

– Вот что, – сказала она, наконец. – Предлагаю тебе два варианта. Общежитие наше переполнено, но для тебя место найдётся. Будешь там с другими абитуриентами. Но в общежитии, предупреждаю, теснота, неудобно, гулянки, суетно, вещички то и дело пропадают, кобели будут приставать, ночами будешь не высыпаться… Другой вариант – у меня поселишься. Дорого я с тебя не возьму.

Девушка съёжилась от представления, как скучно ей будет с этакой воблой, но дело – важнее, и, улыбнувшись, она горячо благодарила:

– Ой, да конечно. Спасибо большущее!

– Вот и решили, – сказала завуч. – И ты давай к чайку присоединяйся. Чашки в шкафу. Зовут тебя как? Розой небось? Все татарки Розы. У вас, что ли, нету других имён?

– Нет, я не Роза, я Тамара. Отец мой казах, а мать русская.

– Казашка, татарка… Какая разница…

– А вас мне как звать? – спросила Тамара.

– Зови меня Полиной Харитоновной.

От чая с обильным башкирским мёдом лицо завуча раскраснелось и как бы от этого подобрело. Тамара, умеренно осмелев, стала застенчиво задавать разные невинные вопросы о том, что спрашивают провинциалы, впервые оказавшиеся в Москве. Потом осторожно, исподволь она перешла к самому главному, – к преподавательскому составу, к приёмной комиссии, к председателю. Таким образом она выяснила, что председатель приёмной комиссии – один из заведующих кафедрой, и главное – особь мужского пола.

– Старый козёл с похотливой мордой, – сказала завуч о председателе.

Девушка сильно засмущалась, но тут же не менее откровенно задала следующий вопрос:

– А что председатель, всё ещё может?

– Может-то может, да кто ж ему даст?

“Да я ему дам, – подумала девочка, но вслух того, конечно, не сказала. И следом подумала вот такое: – Откуда ты знаешь, корова старая, стоит у председателя или нет? Уж не проверяла ли сама? Вряд ли. Студенток ему, что ли, мало?”

– А ты куда прёшь? Видишь, я занята! – рявкнула Полина Харитоновна на парня, заглянувшего в кабинет.

– И ты, башкирка, тоже отваливай, – повернулась она к Тамаре. – Тащи документы и чемоданы. В пять часов поедем ко мне.

Председатель Тамаре не понадобился. В Институте Текстильной Промышленности Полина Харитоновна оказалась весьма влиятельным человеком, да ещё членом приёмной комиссии, и Тамара поступила в институт, невзирая на то, что завалила вступительный экзамен по математике, а другие предметы сдала на тройки.

Неужто, – читатель усомнится, – Тамара подобную услугу заслужила всего лишь башкирским мёдом, да остатком домашней выпечки? И справедливо усомнится. За поступление в институт пришлось расплачиваться другим.

В квартире Полины Харитоновны оказалась всего одна кровать, и потому, сказала хозяйка, они ту кровать будут делить. Тамара такого не ожидала, хотя ещё в кабинете завуча она заподозрила, что не зря та пригласила в свою квартиру, не ради жалкой квартирной оплаты, жалкой по сравнению со взятками, какими родители абитуриентов осыпают членов приёмных комиссий. Она ещё не сталкивалась с лесбиянками, да ещё с такими внешне неприглядными, и потому, взглянув на кровать, слишком узкую для обоих, она внутренне содрогнулась.

“Нет, у тётки намного лучше”, – подумала девушка и отвечала, что ей не удобно стеснять хозяйку, что она пока поживёт в гостинице, пусть даже с немалой переплатой… Лицо завуча ожесточилось, глаза похолодели до обледенения. “Ладно, – тут же смирилась Тамара. – Слишком уж многое зависит от этой поганой лесбиянки. В больших делах я должна быть сговорчивой и совершенно не брезгливой. Она лишь для виду предложила купить за свой счёт вторую кровать, и пока ту доставят, поспать на полу”.

– Где мне ставить вторую кровать? – буркнула Полина Харитоновна. – Не нравится эта, убирайся. Найдёшь скамеечку на вокзале.

После такого возражения Тамаре осталось хохотнуть и благодарить за гостеприимство.

Однажды, размякнув от вина, хозяйка Тамары разоткровенничалась и рассказала такие подробности. Она вышла замуж в восемнадцать, муж оказался большой сволочью: по пьянке, а пил он ежедневно, он мог её ударить при посторонних, унижал издевательскими комментариями по поводу внешних её изъянов, дома спал редко, а если спрашивала, где он опять пропадал ночью, отвечал, что трахал другую женщину. С ней же он быстро отказался от каких-либо интимных отношений под предлогом, что, мол, на тебя не стоит. После того, как они развелись, она не хотела больше замуж – мужчины ей стали неприятны. Влечения к женщинам тоже не было, пока однажды, в порыве сочувствия она приютила провинциалку, для которой в переполненном общежитии не нашлось ни единой кровати. Тогда у неё были две постели, и спали они сначала отдельно. Как-то, осенней холодной ночью, когда не включили ещё отопление, девочка пожаловалась, что мёрзнет, и никак не может уснуть. Хозяйка сама не могла согреться, они друг друга крепко обняли, и стали с тех пор спать в одной кровати.

Тётке Тамара наврала, что переехала в общежитие. С тех пор она тётку больше не видела, да и та не проявляла инициативу повидаться с малопонятной племянницей. А ласки Полины Харитоновны Тамара терпела не так уж долго. Чтобы расстаться с ней без ссоры, она явилась домой среди ночи, в слезах, растрёпанная, с порванной одеждой, и рассказала, как в Парке Культуры её изнасиловали хулиганы. Она пыталась сопротивляться, но те приставили к горлу нож. Через несколько дней Тамара сказала, что была на приёме у венеролога, и тот признал у неё гонорею. Полина Харитоновна побледнела, мгновенно оформила Тамаре место в институтском общежитии, тут же наведалась к венерологу и с облегчением узнала, что зараза на неё не перешла.

Как видим, первое же воплощение Тамариной новой философии быть гибкой, сговорчивой и небрезгливой в отношениях с нужными людьми оказалось очень успешным.