Немногие похвастаются тем, что видели кого-то с того света, а те немногие, кто похвастался, скорее всего, либо соврали, либо впали в заблуждение из-за необыденного освещения, переутомления, алкоголя, наркотиков, какого-то потрясения, ненормального психического состояния, которое возникло и пропало. Заплетин, тем не менее, не отвергал и не оспаривал привидений, зомби, духов, чертей, ангелов и прочих обитателей потусторонности; он верил в них смутно, неуверенно, как человек, который хотел бы поверить в наличие астрала, но ему требовались доказательства. И вот оно – это доказательство в виде умершего Марата, стоявшего в центре ресторана и не желавшего пропадать.

Заплетин потёр себе глаза, открыл их, – нет, тощий мужик, одетый в дырявые грязные тряпки и очень похожий на Марата, и не подумал исчезать, как должна бы исчезнуть галлюцинация. Дав приутихнуть сердцебиению, Заплетин приблизился к мужику, остановился в паре шагов. Мужик его будто совсем не видя, водил по ресторану мутными глазами. И вот, между ними был диалог, который в обыденной ситуации Заплетин, помягче выражаясь, мог бы назвать сюрреалистическим, а погрубее – идиотическим.

– Марат? – тихо спросил Заплетин.

– Ну, скажем, я, – отвечал мужик тихим, глухим, без эмоций голосом, тускло глядя мимо Заплетина, взглядом гуляя где-то по залу, а голос был хриплый, заржавевший. – Не узнаёшь меня после смерти?

– Тебя, что ли, выпустили из больницы?

– Из гроба сбежал я, – сказал Марат.

– Да ладно тебе, – улыбнулся Заплетин и хлопнул Марата по плечу.

Плечо ощутилось костью без плоти, от рваной материи взвилась пыль. “Чёрт знает что, – вздрогнул Заплетин. – Если он сбежал из больницы, откуда на нём эти лохмотья”?

– Актёр ты, я должен сказать, замечательный. И приоделся превосходно. Ну, пошутили, и хорошо. Что, в самом деле, с тобой приключилось?

Марат закатил глаза под лоб, так что они преобразились в желтовато-белые яблоки, и стал ещё больше похож на зомби. Сердце Заплетина заныло, как ныло, бывало по ночам, когда ему снились привидения.

– Сначала я думал, что я умер, – сказал Марат, как из бочки, голосом. – Врачи послали меня в морг, и я провалялся там целый месяц. Потом меня закопали в землю. Я думал, что – всё, так в гробу и останусь, но меня откопали какие-то негры, дали выпить чего-то сладкого, иди, – говорят, ну я и пошёл. Давненько я водочки не пробовал. Хорошо бы напиться, наконец.

– Что ж не напиться! – сказал Иофилов, внезапно возникший рядом с ними. – Да ещё в таком идеальном составе. Бог ведь недаром троицу любит. Прошу за мой столик. Я угощаю.

Марат отшатнулся от Иофилова.

– Ну что вы! – Дружелюбно улыбаясь, Иофилов шагнул к Марату с вытянутой рукой. – Неужто меня не узнаёте? Иофилов, ваш старый знакомый.

Марат попятился ещё дальше. Его лицо, невзирая на страх, который вселял в него Иофилов, оставалось, как маска, неподвижным. Иофилов взглянул на Заплетина.

– Простите. Втроём не получается. Вы не могли бы меня подождать, а мы тут с Маратом объяснимся.

Заплетин кивнул и отошёл. На пути к столику обернулся. Они шли к выходу из ресторана. Иофилов следовал за Маратом, внимательно глядя ему в спину. Марат брёл, сгорбившись и раскачиваясь, как это делают орангутанги. За ними следили немало глаз, но окликнуть Марата никто не решался.

Пожалуй, с самым большим интересом за ними следил молчаливый мужчина в компании, справляющей бар-мицву. Он один из всего стола не дотронулся до алкоголя, и по этому поводу кто-то съехидничал: Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт. Тех, кто воздерживается от алкоголя, в русских компаниях не уважают, но над этой ехидной репликой усмехнулись совсем немногие, – те, кто не знал, что Фабрицкий не пил по состоянию здоровья. Мог бы, конечно, и пригубить, когда предлагался общий тост, но операция на сердце напугает кого угодно, если, конечно, тебе всё равно, проживёшь ты лет десять или неделю. А Фабрицкому было не наплевать. Он хотел жить, и не только жить, а как можно активней впитывать всё, что творилось в его пространстве. Фабрицкий поэтому подметил и Раису, исчезнувшую под столом, чтоб её хахаля ублажить, и охоту Тамары за мужиками, и поспешную отлучку в туалет Марка и Клионера, и их странно вытянувшиеся лица после посещения туалета, и спящего Литовкина, и многое другое, что успело случиться в “Русской Сказке”. Особый интерес Фабрицкий проявил к элегантно одетому мужчине, возникавшему в разных частях ресторана, имевшему уйму друзей и знакомых, и почему-то менявшего бабочки, с чёрной на белую, с белой на чёрную. Благодаря своей наблюдательности, Фабрицкий был единственным в ресторане, кто подметил за этим человеком его странные перемещения: то есть он, вроде, сидит за столом, и вдруг его нет, как бы пропал, смотришь, а он за другим столом.

Но не одна только наблюдательность помогала Фабрицкому замечать то, что другие не замечали. Ему помогала его молчаливость, не врождённая, а навязанная компаниями. Во многих компаниях трудно приходится тем, кто не любит пустых разговоров, кто тактично никого не перебивает, кто мог бы слушать и ерунду, если б другие могли тебя слушать.

– Да, я бывал в ваших местах…

– А почему вы переехали?..

– Дома у нас сильно подорожали…

– Мой сын скоро закончит колледж…

– Я только “Тойоты” покупаю…

– Мы тоже в Париже побывали…

– И у нас было летом жарко…

– А что делает ваш супруг?..

Слушая подобную дребедень, Фабрицкий и злился, и тупел. Порой, чтоб не выглядеть человеком, которому нечего сказать, он пытался протиснуть что-то своё, но либо не мог дождаться паузы, либо его не понимали, либо не слышали вообще. И он замолкал до конца события, либо в расстройстве уходил.

Услышав фамилию Иофилова, когда тот разговаривал с Маратом, а потом как-то ловко его выпроводил, Фабрицкий вылепил на лице весьма сложное выражение и углубился в размышления, которые он несколько позже оформит в любопытную историю. Дадим ему время, вернёмся к нему, когда та история созреет.

Заплетин недолго сидел в одиночестве, к нему приблизился Иофилов.

– Так что там с Маратом? – спросил Заплетин.

– Я проводил его на улицу.

– А как он до больницы доберётся? Он не просил его подвезти?

– Сюда же он как-то сумел добраться? Так и назад сам доберётся.

– Жаль, что он не остался с нами. Я бы хотел с ним потолковать…

– Позвольте вам кое-что пояснить, – сказал Иофилов, откупоривая заиндевевшую “Столичную” и разливая её по стопкам. – Все думают, что у Марата рак, но мы с вами выяснили, что СПИД. Он должен был, конечно, умереть, но вот прелюбопытнейший вопрос: а умер ли он на самом деле? Вопрос внешне странный и нелепый, поскольку мы только что с ним беседовали. Но разве он вам не показался человеком, явившимся из могилы?

– Да, показался, – сказал Заплетин. – Но если даже поверить в то, что зомби действительно существуют, то искать их надо где-нибудь в Африке. Я, как верующий человек, должен мириться с чудесами. Но чтобы приятель твой стал зомби…

– Позвольте поправить: я бы зомби искал не в Африке, а на Гаити, где их производят колдуны. Это в кино зомби – мертвец, который поднялся из могилы. У настоящего мертвеца мозг прекращает функционировать, такого человека не оживишь. А все зомби в реальной жизни – люди, похороненные заживо. Они впали в кому от сильного яда, к которому, кроме разных токсинов, примешали мёртвую плоть человека, извлечённую из могилы. Этот яд, порошок зомби, гаитянские колдуны вводят либо в открытую рану, либо подмешивают в пищу. Это мучительный процесс, не все выживают от этого яда, но кто выживает, впадает в кому. Такой человек сохраняет сознание, но внешне выглядит, как мертвец, – холодный, неподвижный, окоченевший. Шаман извлекает его из могилы буквально на следующую ночь и оживляет его антидотом, в котором присутствует растение, вызывающее галлюцинации и известное, как “огурец зомби”.

В больнице, как вы, видимо, заметили, персонал состоит в основном из негров. Вполне вероятно, что кто-то из них – недавние выходцы из Гаити. Гаитян, конечно, больше во Флориде, куда они драпают от нищеты на опасно хлипких судёнышках, но кого-то судьба завела в Калифорнию. Так вот, почему бы в эту больницу не затесался шаман из Гаити, который владеет секретом яда?

– Ну, затесался. Но смысл какой? Зачем людей обращать в зомби?

– Зомби – идеальные рабы. Бессловесны, без памяти, без эмоций. Их можно послать на любое дело. С каким делом явился Марат? Об этом можно только гадать. Я поспешил ему помешать сделать что-нибудь неприятное и спроводил его отсюда. Есть ещё и астральные зомби, у которых душа без тела, но это другая ситуация, которая к Марату не применима: он у нас тело без души.

– Всё это, конечно, любопытно, – сказал Заплетин, не убеждённый в том, что Марат обратился в зомби, – но вот что меня занимает особенно. Зомби – ведь это нечистая сила. Почему же верующий христианин попал под влияние дьявольской силы? Марат даже русскую церковь расписывал. Искусно копировал иконы, а иконами, знаете, не каждый…

– А это, – вера, церковь, иконы, – всё это как раз ничего не доказывает, – возразил ему Иофилов. – Знали бы верующие люди, особенно верующие фанатично, как часто случается, что человек обращает к Богу молитву или какую-нибудь просьбу, но Бога вдруг заслоняет Дьявол, и, получается, что человек ублажает не господа, а Дьявола. Самая выпяченная религиозность может скрывать за собой дьявольщину. Хотите пример из вашей же жизни? Помните Барыкину Карину?

“Неужто, – Заплетин изумился, – этот загадочный человек, пусть даже с талантами ясновидца, знает, кто такая Барыкина?”

– Откуда вы знаете Карину?

– Встречался, – сказал Иофилов уклончиво, обернулся на Жидкова и Литовкина (которые, оказывается, вернулись и у стола переминались), поднялся со стула, улыбнулся. – Ну, засиделся я у вас.

– Что за чувиха? – спросил Литовкин, когда Иофилов отошёл. Он в силу известной его испорченности не мог равнодушно пропустить очередное женское имя.

– Длинная история, – сказал Заплетин. – Образец религиозного фанатизма.

– Ну-ну, расскажи, – подхлестнул Жидков. – С религиозным фанатизмом мне тоже пришлось как-то столкнуться. Любопытная это тема.

Заплетин задумался: “Рассказать? А не грех ли такое рассказывать?” Хоть внешне это мало выражалось, он считал себя верующим человеком. Ну, церковь не посещал, кроме Пасхи и Рождества, да и эти большие праздники тоже нередко пропускал. Не молился на ночь, перед едой. Вспоминал про Христа и про молитву только перед дальней дорогой. Посидев минуточку на диване перед упакованными чемоданами, подходил к иконе, читал “Отче Наш”, просил помиловать близких людей, просил благословения, спасения и благополучного возвращения, осенялся крестом несколько раз, – вот, пожалуй, и все наружные проявления его религиозности. Но все эти внешние обряды он не считал настоящей верой. Главное, – думал, – твёрдо поверь в Него, и ты – верующий человек. А если веришь, но сомневаешься, всё равно ты верующий человек. Нельзя сомневаться в том, чего нету. То, чего нету, наше сознание не в силах даже вообразить. Кроме того, в жизни нет ничего, в чём можно было бы не усомниться.

– Ну хорошо, – решился Заплетин. – Давайте по стопочке, и расскажу.

– Была у меня одна приятельница, – начал он историю про Карину. – Издали взглянешь – как будто молоденькая, но если приблизиться, то не очень, и лицо как бы несколько измождённое. А волосы чёрные, цвета вороны, едва не отблескивали синевой, без единого седого волоска. Меня познакомил с ней старый друг, мы с ним с четвёртого класса дружили. Так вот, затащил он меня как-то в деревню Гребнево, под Москвой, сказал, что там по воскресным дням протоиерей Димитрий Дудко ведёт религиозные беседы. Я знал, что власти Дудко не любили, то и дело лишали его работы, да и в тюрьме он посидел за своё упрямое инакомыслие. Свои проповеди и беседы он проводил в сторожке при храме; так там, когда мы туда явились, набилась такая толпа народу, что какие-то внутри не поместились. Среди них, конечно, были и стукачи, и агент КГБ со скрытой камерой, но мне на то было наплевать, я уже тогда намыливал на Запад.

Не помню, на какую тему была проповедь, но интереснее всего были ответы Дудко на вопросы о вере, о церкви, о Боге, об ангелах. До сих пор не забуду его лица, какого-то ангельского свечения, исходящего из него. И когда он в глаза мне поглядел, ласково, ясно и глубоко, мне показалось, он глянул мне в душу. После беседы отец Дудко всех пригласил на чаепитие. Все вышли во двор, а там под липами – столы с самоварами, закусками. Вот тут меня и познакомили с женщиной по имени Карина…

Заплетин умолк, опять в сомнении стоит ли трогать такую тему.

– Ну, и чего? Что было дальше? Получилось в постель её затащить? – не вынес молчания Литовкин.

– Какая постель? – отмахнулся Заплетин. – Она была слишком религиозной, чтоб её связывать с постелью. Её религиозность заражала. Она и меня сблизила с церковью. Я стал посещать воскресные службы, читал книги о русских святых и другую литературу религиозного содержания, которую Карина поставляла в неограниченном количестве. Даже внимательно ознакомился с “Протоколами Сионских мудрецов”. Этот сомнительное произведение Карина выучила на память и очень часто его цитировала. Она видела злую силу в каждом встреченном ей еврее. Как ей удавалось их вычислять? По лицам? По нюху? Не знаю, как. Поглядит на неё человек в метро, и если она решит, что еврей, она тут же мысленно крестит себя и ставит между собой и евреем воображаемое зеркало, чтобы злая мысль или пожелание отразились назад, к тому человеку, и ему сделали худо. В общем, доходило до маразма. С Кариной я несколько раз посещал подпольные собрания религиозной группы каких-то необыкновенных интеллектуалов. Из всего, что они там говорили, я понимал, дай бог, половину. Иногда они восторженно замирали после Богу угодного слова и слушали, как слово это попадало в нужное духовное пространство.

Эмиграция знакомство наше прекратила, и, казалось бы, навсегда. Кто тогда мог предположить, что Советский Союз развалится, начнутся реформы, и нам, иммигрантам, предателям родины, отщепенцам разрешат приезжать в Россию. И вдруг, спустя несколько лет, я получил от Карины письмо. Она послала его из Италии. Ну не насмешка ли судьбы: ей удалось покинуть Союз благодаря тем же евреям. Всё тот же стандартный вариант: приглашение от родственников в Израиле, просьба властям о воссоединении с горячо любимым еврейским дядей… В конце письма Карина писала, что её Италия не устраивает, и просила выслать ей приглашение. То было бы не просто приглашение, то был так называемый гарант, в котором я обязывался обеспечить жильём, медицинскими услугами, и прочей финансовой поддержкой. Признаюсь, я тогда заколебался. В то время я сам был неважно устроен, доходы от уроков фортепиано кое-как покрывали расходы. Мы снимали тогда крохотную квартирку, в которую можно запихнуть дополнительного человека, но с большими неудобствами для хозяев.

– И что, отказал? – спросил Литовкин, встревоженный тем, что другой мужчина мог пропустить такую возможность поселить у себя какую-то даму.

– Да нет, я не то, чтобы отказал. Я написал ей, что, на мой взгляд, она в Италии лучше устроится. Во-первых, она знала итальянский, – язык этот был её профессией. Во-вторых, едва оказавшись в Риме, она нашла работу в Ватикане, в какой-то туристической организации. А в Америке… Что ей там делать без знания английского языка и без нужной стране профессии. Я попробовал описать, как её жизнь может сложиться в стране жёлтого дьявола. Да, слово дьявол я использовал, как один из сильнейших аргументов против её переезда в Штаты. Но нет, всё это было без толку. Уже в следующем письме она умоляла как можно скорее переслать ей приглашение. В Италии ей не понравились русские, включая батюшку в русской церкви и всех, кто работал в “Толстовском Фонде”. А уж о евреях-иммигрантах вообще нечего говорить, – все были мошенники, спекулянты, и все прислуживали Сатане. Сам Рим, конечно, великолепен, – писала она, – но итальянцы…, это просто ужасные люди…

– Постой-ка, – прервал его Жидков, – я угадаю, если скажу, что она невзлюбила и американцев.

– Так и случилось, – кивнул Заплетин. – Не знаю, как можно быть таким верующим, и не любить всех людей подряд. Я тоже немного пожил в Италии, и итальянцы мне очень нравились. Весёлые, отзывчивые, гостеприимные, с ними всё проще, чем, скажем, с французами. Но я пытался её извинить: у бедняжки, наверно, шалили нервы после всех злосчастий в Союзе. И с работы её выгнали, пришлось работать дворником и лифтёром, и с деньгами было отвратительно, и таскали на допросы в КГБ. Может, подумал я, в Америке она успокоится, отдохнёт, подправит здоровье, и всё наладится. К тому же, я себя успокаивал, Карина слишком религиозна, чтоб от неё ждать неприятностей. Я сдался, выслал ей приглашение, и через два или три месяца встретил её в аэропорту.

Поселил её, конечно, у себя. Жена моя, Танька, была недовольна, но себя сдерживала, молодец. Спать положили в своей гостиной на диване, раздвигающимся в кровать. Диван тот в таком раздвинутом виде занял большую часть гостиной, так что ночами, идя в туалет, мы задевали постель Карины, она просыпалась от сотрясения, тревожно спрашивала: что случилось? тяжко вздыхала, а утром сетовала на хроническое недосыпание. Я на пару недель забросил работу, чтобы Карину повозить по всяким государственным учреждениям, оформляя её статус в США, медицинские льготы, документы, и всё, что полагается иметь новоприбывшему иммигранту.

Заплетин ухмыльнулся:

– Да, чуть не забыл. Карина в Америку прилетела перед праздником Халловин. Для такой религиозной фанатички худшего момента не придумаешь. Где мы с ней только не бывали, – в магазинах, в кафе, в организациях, – почти везде попадались ряженые в костюмах и масках под ведьму, чёрта, дьявола, монстра и прочую нечисть. У входа в дома висели скелеты и огромные пауки. Я сам не любитель всей этой нечисти и атрибутов чертовщины, но, извиняясь почему-то за подобную чертовщину, я пытался Карине объяснить, что это всё только ради потехи и случается только раз в год, как шутливая дань нечистой силе, чтоб откупиться от неё. Ещё говорил ей, что Америка страна, в общем-то, христианская.

– Ты что? – говорила она, указывая на очередного молодца с рогами дьявола и с треногой. – Вот этот, что ли, христианин? Страной этой правит Сатана!

– Я её со многими познакомил, – дальше рассказывал Заплетин. – Со всеми русскими, кого знал, и со многими американцами. Как-то привёз её в дом Сэма, моего приятеля и клиента; я приезжал к нему раз в неделю, давал его детям и ему уроки фортепиано. Сэм был владельцем большой компании, что-то связанное с компьютерами. Дом у него был просторный, с бассейном, с прислугой, живущей во флигельке.

– У богатого чёрт детей качает, – сказала Карина с неодобрением и так поглядела на двух детей Сэма, как будто тот чёрт стоял рядом с ними.

– Везде тебе нечисть! – сказал я Карине. – Ты думаешь, всё на Сэма свалилось? И дом, и машины, и всё другое? Ты ж ничего не знаешь о бизнесе, какой он ценой достаётся людям, на какой риск нужно пойти, чтобы создать и развить компанию. На Сэма работает сотня людей, но эта не та эксплуатация, о которой нам в Союзе уши прожужжали. Думай о том, что такой, как Сэм, помог найти работу многим людям. Предпринимателю трудно расслабиться. Пастернак об этом здорово сказал: “Счастливый сторож дремлет на крыльце, Но нет покоя голове в венце…” Знаешь, – признался мне как-то Сэм, – я просыпаюсь каждое утро и Бога молю, чтоб с моим бизнесом не стряслось ничего плохого, ничего, что заставит меня обанкротиться.

Карина приехала из Италии с небольшим чемоданчиком и сумочкой, то есть с таким минимумом вещей, что мы извели кучу денег и времени для покупки одежды, обуви, прочего, даже не самого необходимого. Она пожила у нас около месяца, то есть достаточно долгий срок, чтоб переехать куда-то ещё. Но как и куда её пристроить и в смысле работы, и жилья? Американцы её не наймут – ни английского языка, ни какой-то нужной профессии (кому было нужно её знание итальянского языка?) Сунулись было к иммигрантам, – тоже никакого интереса. Оставался только один вариант – пристроить её к русским старикам, которым требовался уход, или нянькой в семью с ребёнком. Я в нашей церкви похлопотал, и вскоре нашлась больная старушка, способная оплачивать подмогу.

Карина на это согласилась, правда, без особого энтузиазма. Перевезли мы её к старушке, и были, конечно, довольны тем, что наша квартирка опять стала нашей. Честно, я понятия не имел, чем мы ещё могли помочь. Были б мы с Танькой побогаче, денег бы дали на первое время, и не взаймы, а так, без возврата.

Иногда мы позванивали Карине. Она отвечала со вздохом и сухо, и так, как будто была обижена. Это мне было не в новинку. И раньше случалось: кому-то поможешь, а человек на тебя в обиде, считает, что ты помог недостаточно. От того начинаешь размышлять: чтоб избегать подобных обид, стоит ли помогать вообще? А не лучше ли сразу объяснить, что не можешь помочь по тем-то причинам, и лучше человека сразу потерять, чем накопить обид да претензий, и всё равно его потерять. Хороший пример тому – дать взаймы, и лишиться и денег, и человека.

Ну, обижена, так обижена. Я перестал звонить Карине, да и она нас, как будто, забыла. Приехал я в церковь на Рождество. Еле протиснулся к алтарю и оказался рядом с Кариной, узнал её даже со спины. Одета была, как старушка-вдова: в чёрном платье с подолом до пола, на голове чёрный платок. Молилась она почти беспрерывно и часто опускалась на колени, – замечательный образец истинно верующего человека. В церкви было жарко и душно; я протиснулся к выходу, на паперть, остыть и глотнуть свежего воздуха. Там ко мне подошёл староста.

– Можно мне с вами поговорить? – спросил он с украинским акцентом. – Не здесь, – оглянулся он на людей, не сумевших войти в церковь, – давайте в сторонку отойдём.

– Хочу вам сказать кое-что о Карине. Она у нас создаёт проблемы. Распускает дикие сплетни. Поссорилась со многими людьми. А о вас… – Он помолчал. – Зная её, мы не очень-то верим всему, что она о вас говорит, но, думаю, вам полезно знать, какую змею вы приютили. Она тут слухи распространяет, что вы её заманили в Америку, чтоб сделать её своей домработницей, держали её впроголодь, взаперти, отняли всё, что у неё было, включая единственные доллары, с которыми она приехала в Америку, отказались её повезти к врачу, когда она заболела гриппом, а потом её, всё ещё больную, выбросили на улицу.

– Ну и стерва! – сказал Литовкин. – Вот они, религиозные фанаты. Вот кого надо в ад загонять.

– Бог разберётся, – сказал Заплетин. – Неприятно мне было, конечно, услышать такую вопиющую клевету, но как объяснить прихожанам церкви, что на самом деле всё было не так. Я решил вообще не ходить в ту церковь. Потом я услышал стороной, что Карину каким-то образом вытеснили, и она уехала в Сан-Франциско. И будто её там лицезрели в русской церкви на улице Гири. Я как-то мимо неё проезжал…

– Не правда ли, очень красивый Собор? – сказал Иофилов, который, оказывается, какое-то время стоял рядом. – И как удачно он расположен. На большой улице, в русском районе. Там я любил заходить в магазинчик, где продавали чебуреки, вареники с вишней, блинчики с сыром, торт Сметанник…, – ну, просто пальчики оближешь! Да, вы спросили меня давеча, с каких это пор я знаю Карину. С Москвы её знаю, как и вы. Вы меня, видимо, не запомнили, но я присутствовал на собраниях тех религиозных интеллектуалов. Вы их упомянули без иронии, хотя в своё время усомнились в том, что какие-то их слова оказывались Господу угодны. Правильно сделали, что без иронии; я после их некоторых рассуждений тоже слышал тот нежный звон, каким на людей отзывается истина. Да и к Дудко заезжал нередко. Карина меня заинтересовала своей выпяченной религиозностью. Истинно верующие скромны, никогда к другим людям не придираются, а, напротив, к ним всегда благожелательны. Как только я слышу от кого-то, что вот, мол, евреи – такие-сякие, они самого Христа распяли, они чуть не прислужники Сатаны, – такие и есть настоящие грешники.

– Так вы её видели в Сан-Франциско? – спросил Заплетин. – И что с ней дальше? Не знаете, как она там устроилась?

– А дальше судьба её сложилась, как в приключенческом романе. В той церкви был прихожанин Ершов, который давно собирался в Израиль, совершить паломничество в Иерусалим. Он тщательно спланировал поездку: мечтал он припасть к Гробу Господню, пройти Крестный путь, побывать в Гефсиманском саду, на Голгофе, в Сионской горнице, на Фаворе, в городах Назарете и Вифлееме, погрузиться в озеро Геннисарета и в священные воды Иордана. Но вот беда: он не мог собрать денег на поездку в Святую Землю.

В той церкви Карину ещё знали мало. В ней видели строго одетую женщину, которая все службы посещала, молилась на коленях, истово крестилась, обходила, целуя, все иконы, ставила множество свечей. Она ни с кем не общалась толком, после службы на трапезу не оставалась. Как-то проведала она о желании Ершова посетить Святую Землю, и буквально в него вцепилась.

– Вы без меня никуда не поедете, – заявила она ему. – Это мечта всей моей жизни. Одна я боюсь ехать в Израиль, а вместе нам будет безопасней.

– Чего вы боитесь? – спросил Ершов.

– Там евреи, – почти шепнула и оглянулась по сторонам. В церкви на Гири ей, бедолаге, пришлось пару раз столкнуться с евреями, которые приняли христианство. Она их считала агентами нечисти, разрушающими церковь изнутри.

– Да ладно вам, – засмеялся Ершов. – Бояться там можно лишь террористов, да и то они приутихли. – Но если хотите, поедем вместе. Вот только денег надо собрать. У вас, кстати, достаточно средств на самолёт и на гостиницы?

– Да что вы! Да нет у меня ничего. Я с хлеба на воду перебиваюсь. Одними молитвами спасаюсь. Меня в Лос-Анджелесе обобрали. Есть там такие… Страшные люди! Заманили меня в Америку, забрали всё, что у меня было, а потом выставили на улицу.

– Да что вы! – воскликнул Ершов. Перекрестился, помолчал. – Да как же вы в паломничество-то собираетесь, ежели денег совсем нету? Поездка такая обернётся под три тысячи на человека. Я пока сам не собрал столько.

– У меня есть идея, – сказала Карина. – Хотите, я группу сколочу? Если хорошая группа получится, организатор поедет бесплатно.

– Попробуйте так, – кивнул Ершов. – А мне и некогда организовывать. А если группа у нас не получится?

– Тогда начнём собирать пожертвования на поездку двух прихожан. Мы поедем в Святую Землю, как посланцы церковной общины.

– Деньги нашлись удивительно быстро, – продолжил рассказывать Иофилов. – На поездку двух человек фонд собрал ровно шесть тысяч долларов с помощью единственного пожертвования. Никто не знал, кто это сделал, человек тот пожертвовал анонимно. Но я вам открою эту тайну: тем человеком был я.

На лицах слушавших Иофилова смешались удивление и вопрос: зачем же вы сделали такое?

– Да были причины, – сказал Иофилов. – О них я, пожалуй, умолчу, а о том, что случилось с Кариной дальше, если хотите, расскажу. Если я вас не утомил.

– Какое? Да нет же! Не утомили! – одновременно вскинулись слушатели.

– Итак, они отправились в Израиль. Я был там и раньше, и много раз, Святая Земля, как магнит, притягивала, и посему, подумал я, отчего бы мне к ним не присоединиться. То есть я не был в их компании, они обо мне ничего не знали, но летели мы в том же самолёте, посещали все те же святые места, ночевали в тех же гостиницах, – так что, поверьте, я в курсе всего, что с ними в Израиле происходило… Не любопытствуйте, зачем, – прервал Иофилов вопрос Литовкина, готовый слететь с его языка. Сказал он это с мягкой улыбкой, но Литовкин захлопнул рот так поспешно, что язык прикусил в буквальном смысле.

– Поездка Карины в Святую Землю складывалась просто замечательно, но буквально за день до отлёта в Америку у неё в переполненном автобусе выкрали деньги и документы. Она их держала все вместе в сумочке, с которой никогда не расставалась, но сумочку, что же, нетрудно выдернуть во время автобусной остановки, продраться к двери, в подворотню юркнуть, – вот вам один из образцов идеального криминала. Наутро, после бессонной ночи Карина явилась в посольство Америки. Там её выслушали сочувственно, но потом вежливо объяснили, что грин карта, конечно, даёт право законно жить и работать в Штатах, но они её не могут защищать, поскольку она ещё не гражданка. Попробуйте, – дали ей добрый совет, – действовать через родственников или знакомых, которые могли бы переслать копии нужных документов.

Таких родственников и знакомых, кто мог бы за неё похлопотать, у Карины не было в Сан-Франциско, а все, кого она знала в Лос-Анджелесе, вряд ли согласились бы помочь. Старушка в Свято-Троицком соборе в новом городе Иерусалима предложила ночлег на несколько дней, и прихожане того же собора помогли ей собрать денег на пропитание и на звонки в американские правительственные учреждения. В телефонной трубке ей отвечали прохладные американские чиновники, почти все с женскими голосами и с негритянскими акцентами. Они её либо не понимали, либо не хотели понимать, и перебрасывали в департаменты, в которых её тоже не понимали и перекидывали в новые департаменты. Влипнув в этот замкнутый круг, Карина, естественно, пала духом. В невезениях и провалах люди обычно винят не себя. Мы способны, конечно, признавать, что мы, в общем-то, не совершенны, но чтоб не травмировать себя, мы в причинах любого невезения обвиняем других людей, неисправную технику, погоду, очередь, задержки на дорогах, и миллион других обстоятельств. Иначе, мы ищем козла отпущения.

– Кстати, – спросил Иофилов слушателей. – Знает ли кто-нибудь из вас, откуда взялся этот козёл?

Все с ноги на ногу переступили, все друг на друга поглядели, Литовкин мыкнул что-то невнятное, в чём расслышалось слово бабы.

– А ничего. Не многие знают. Козла придумали те же евреи. В праздник Йом Киппур, в еврейский новый год, одного из козлов приносили в жертву за грехи священника и населения; на второго козла первосвященник возлагал грехи всего еврейского народа, и того козла уводили в пустыню. Найти идеального козла Карине было совсем нетрудно. Козлами были всё те же евреи. Куда бы она не повернулась, везде оказывались козлы. Она вымещала на них настроение и ненавидящими взглядами, и неблагостойными словами, которые она старалась удержать за тонкими сомкнутыми губами, но которые нет-нет, а вырывались то шёпотом, то несколько погромче. Кто слышал, тот взглядывал на неё, но в своём долгополом помятом платье, с нечёсаными длинными волосами, с лицом, измождённым и суровым она могла быть и сумасшедшей, а кто придирается к душевнобольным? Однажды её услышал мужчина, внешне похожий на араба. Он поглядел на неё внимательно, потом, оглянувшись по сторонам, признался на английском языке, что он о евреях думает так же. Хашим пригласил Карину в кафе, и пока она с большим аппетитом ела фалафель и бурекас, он слушал историю того, как она оказалась в Израиле.

– Ай-яй-яй! – комментировал он. – Вы здесь застрянете ох как надолго! Среди этих… – Он не договорил, но и так было ясно, среди каких. – Вам лучше выехать в Палестину. Там евреев всего пять процентов. У меня есть влиятельные друзья. Они вас посадят в самолёт с подходящими документами, и вы долетите до Сан-Франциско. Там на границе в аэропорту вам будет много легче доказать, что вы проживаете в Америке.

– А если меня там арестуют за поддельные документы?

– Не беспокойтесь. Вы им скажете, что у вас не было выхода. А за такое не арестовывают. Подержат немного в аэропорту, найдут вас в компьютере, позвонят, пожурят за потерю документов, и отпустят куда вам надо.

Карина сильно засомневалась.

– Почему вы хотите мне помочь?

– Потому что я тоже христианин. Нас в Палестине не так много, но в два раза больше, чем евреев.

Ещё поразмыслив, она согласилась. Хашим предложил ехать сейчас же. Сначала они завернули к старушке, у которой Карина ночевала, забрали худенький рюкзачок, и тут же отправились к границе. По дороге Хашим беспрерывно звонил, куда и кому непонятно было, всё на арабском языке. Между звонками он сунул Карине что-то похожее на паспорт, сказал, чтоб она на границе молчала, чтоб сунула паспорт пограничнику, и тут же последовала дальше.

Такси остановилось недалеко от высокой бетонной стены. За ней Палестина, – сказал Хашим. У стены змеилась длинная очередь. Молоденький израильский солдат, продолжая посмеиваться и болтать с таким же молоденьким солдатом на тему, видно, связанную с девушками, небрежно взглянул на документ, который ему подала Карина, косо взглянул на её лицо, рукой указал, куда идти дальше. Дальше все втискивались в вертушку, поставленную в узеньких воротах, и шли сквозь металлический проход, похожий на проход на скотобойне. От предчувствия чего-то нехорошего Карина резко остановилась, и на неё, чуть не сбив её с ног, налетела близко следовавшая семья. Малыш, как водится малышам, тут же грохнулся на бетон и заревел от обиды и боли. Мать малыша, молодая арабка, тоже решила не промолчать, и хорошо, что Карина не знала никаких оскорблений на арабском. Предчувствие чего-то нехорошего, подстёгнутое рёвом малыша и не утихающей арабкой протянулось во всю длину прохода, но стоит ли нам доверять предчувствиям. Быть может, предчувствие Карины было спровоцировано воспоминанием о всего-то передаче по телевизору, в которой показывали подробно, как умерщвляют на бойне коров. На другой стороне границы документы никто не проверял, и вот они оказались в Рамалле.

Хашим забрал её документ, огляделся по сторонам, как будто выискивая кого-то, и сказал, что ему надо отлучиться. Пока его не было, и долго, Карина невесело гадала, а не бросил ли он её, и как она будет теперь выпутываться. Но нет, он вернулся, и не один, а вместе с каким-то стариком в головном арабском уборе, с заросшим коричневым лицом. Тот оглядел Карину внимательно маленькими жёсткими глазами и что-то сказал прокуренным голосом. Хашим взял Карину крепко под локоть, и они последовали за стариком.

– Он отвезёт вас к моим друзьям, которые вас отправят в Америку, – говорил Хашим по дороге. – Я с ними обо всём договорился. У машины я с вами попрощаюсь, но вы ни о чём не беспокойтесь, я вас передал в надёжные руки.

– Да как же? – Карина остановилась. – Я с ним не поеду одна, без вас.

– Вы что, захотели назад, в Израиль? Пожалуйста, попробуйте назад. Но только учтите: назад вас не пустят. У вас ведь нет никаких документов.

– А тот документ, что вы забрали?

Хашим засмеялся:

– А он был фальшивый. Израильтяне не очень-то беспокоятся о тех, кто стремится попасть в Палестину. Зато они тщательно проверяют всех, кто направляется в Израиль. Повторяю: ни о чём не беспокойтесь. Вас, видно, смутила его внешность, но старик этот просто наш шофёр.

Они приблизились к минивэну, густо запорошенному пылью, измордованному путевыми передрягами, с оконцами только для водителя и рядом сидящего пассажира. В подобных минивэнах работяги, такие, как сантехники и маляра, перевозят инструменты, запчасти, и прочее, чего требует их профессия. Другой человек, в такой вэн сунувшись, увязнет в чёрте каком бардаке, а они – ничего, разбираются как-то, и довольно быстро отыскивают непонятную замасленную финтифлюшку. Старик сунулся в среднюю часть, заваленную тряпками, горшками, картонными коробками, ещё каким-то хламом, очистил сиденье для Карины и взмахом руки показал, чтоб садилась.

Карина снова заколебалась.

– А можно на переднее сиденье?

– А там у него что-то тяжёлое, – ответил Хашим, покосившись на что-то, кое-как обвёрнутое брезентом и обвязанное верёвками. Похоже, какой-то механизм.

Карина вздохнула, перекрестилась, потом машину перекрестила, забралась на сиденье, дверца захлопнулась…

Любопытно, что в этот же самый миг посетители ресторана вздрогнули от грохота, женского визга и звуков разбивающихся тарелок. Иофилов куда-то подевался, но на это внимания не обратили, поскольку всех страшно заинтересовала причина того грохота и визга. Но нет, ко всеобщему разочарованию, дело было совсем не в драке. Любителям драки в ресторанах надо смотреть ковбойские фильмы, а здесь, как постепенно разобрались, со стола всего-навсего свалился развеселившийся человек. Он на столе оказался случайно. То есть минуту назад сидел, переглядываясь с дамочкой напротив, и вдруг его увидели на столе со стаканом, в котором плескалась водка, а ноги, лавируя между тарелками, бутылками, рюмками и стаканами, пытались выделывать одновременно эх, яблочко! цыганское, лезгинку и мешанину других танцев. Но только компания за столом осознала замечательность момента и стала прихлопывать в такт музыки, как этот расплясавшийся болван потерял равновесие, зашатался, рухнул на ту, которой подмигивал, та завизжала, стала заваливаться, схватилась за скатерть, чтоб удержаться, и всё, и она, и плясун, и посуда устремились в одном направлении, к полу.

К сожалению, этот эпизод не закончил историю Карины в изложении Иофилова. Найти бы его, чтобы закончил, но читатель уже осведомлён об особенности Иофилова так пропадать, что найти невозможно, хотя он, как мы уже убедились, всё время находился в ресторане. Иофилов, возможно, опять возникнет, неясно с кем, по какому поводу, но кто его знает, а вдруг не возникнет. Посему не будем томить читателя. Вот вам продолжение истории, в которой если и есть конец, то он для Карины настолько безрадостный, что лучше бы наша героиня побыстрее отправилась на тот свет, скажем, при дорожной катастрофе, чем то, чем с ней дальше произошло по вине араба Хашима. Сам он остался вполне довольным небольшой, но приемлемой суммой в долларах, которую он легко заработал за продажу Карины старику. Тут бы следовало пояснить, что водителю минивэна было не больше, чем пятьдесят, просто проживание в пустыне с дефицитом воды, под палящим солнцем, с пыльными бурями, с верблюдами лицо не делает молодым. Ему бы побриться, да подстричься, выбелить зубы, костюм надеть, съездить на месяц на курорт, он бы и выглядел на свои годы. Кроме перечисленных неудобств, там, где он жил, не хватало женщин, не хватало их больше, чем даже воды, от того он мужскую важнейшую надобность справлял с подвернувшимися животными.

В глубине захламлённого пыльного вэна Карина тряслась бесконечно долго. В ветровое стекло автомобиля набегала унылая местность, усеянная рыжими камнями, с чрезвычайно редкими деревцами. Ей захотелось одновременно и пить, и есть, и в туалет, но старик совершенно не реагировал на то, что она ему говорила. Но мог бы хотя бы обернуться, и она бы знаками объяснила усугубляющиеся проблемы. Они только раз остановились, чтобы добавить в машину бензина. Карина подёргала ручку дверцы, но та была хитро заперта. Она попыталась перелезть на сидение впереди, но тут хозяин машины вернулся и грубо толкнул её назад. Во время дальнейшей долгой тряски ей пришлось помочиться под себя.

Когда стало совсем темно, они остановились окончательно, и её выпустили из машины. Перед ней была маленькая халупа со скудно светящимися оконцами. В этом жилище в Иордании Карина в качестве рабыни, а также ублажая старика его сексуальными причудами, проживёт всю оставшуюся жизнь. Она попытается убежать, но через десяток километров ходьбы по горячей пустынной местности она набредёт на караван. Арабы потешатся с ней с недельку, а потом вернут законному хозяину. Тот накажет её палкой, подержит в сарайчике на цепи, и после того Карина решит, что всё, что случилось, – Богу угодно.