Первое место работы Заплетина в стране неисчерпаемых возможностей было от музыки так далеко, что трудно и сравнение придумать. Как все новоприбывшие русаки, Заплетин заглядывал в русскую церковь не обязательно для того, чтобы священник, иконы, ладан помогли ему выпросить прощение об отпущении грехов; он в основном заезжал в храм Божий познакомиться с полезными людьми. Однажды он встретил там Басаментов. Оба они, и муж, и жена, могли почудиться близнецами; оба были маленькие и пухленькие, с круглыми морщинистыми лицами, с мужскими одинаковыми причёсками. Из России, как выяснил он впоследствии, Басаментов выплеснула война. Иначе, немецкие оккупанты вывезли их, как рабов, в Германию. Их географическая судьба оказалась судьбой второй эмиграции: после Германии – Бразилия (у других Китай или Аргентина), а последнее пристанище – Америка. Оба они были инженерами, и оба страстно любили балет. Узнав, что Заплетин ищет работу, в тот момент – любую работу, они посоветовали позвонить их сыну, менеджеру обувного магазина.

Магазин “Стандартная Обувь” находился в районе, где жили негры. Автор выделил это слово, поскольку на нём принято спотыкаться. В Соединённых Штатах Америки негр – давно расистское слово, за него и в суд уже подавали, в простых случаях били в морду (чёрного цвета кулаками били в белого цвета морду, иногда попадало и жёлтой морде). Безопасным, приличным и стандартным стало прилагательное чёрный, которое сделали существительным, наподобие слова белый. Но вскоре и чёрный стало сомнительным, а некоторых даже оскорбляло. Заплетин таких вполне понимал, поскольку символика чёрного цвета часто не очень положительная, – и тьма там, и зло, и нечистые силы. Думали, думали политики и поборники дружбы между расами, и придумали новый термин: американский африканец. Но и это, – прикинул Заплетин, – наверняка продлится недолго, поскольку Африка ассоциировалась с войнами, голодом, геноцидом, другими крупномасштабными бедствиями. А Заплетин, чего уж там скрывать, по многим воззрениям был консерватором, то есть тем самым человеком, который доверяется тому, что было выстрадано веками, а ещё лучше – тысячелетиями, а не тому, что вчера из пальца высосали недокормленные доценты и фанатичные либералы. Посему, боязливо озираясь, продолжим выстраданное веками старомодное слово негры.

Заплетин вошёл в обувной магазин и спросил кассиршу позвать менеджера. Пока минут десять его дожидался, мог убедиться, что все в магазине, и продавцы и покупатели, поголовно являлись неграми. Дух его стал увядать от мыслей, что для единственного не негра последствия работы среди негров могут быть гадко непредсказуемыми. Но так как пришёл он не просто так (например, поглазеть на кусочек Африки, ничуть не тратясь на самолёт, гостиницу, машину, проводника), а привёл его самый мощный инстинкт, заставляющий самый ленивый зад побороть притяжение земли, – инстинкт заработать на пропитание и какую-то крышу над головой, – то он заставил себя остаться рядом с угрюмой толстой кассиршей, пока кто-то там вызывал менеджера. Когда его ослепил цветом кожи единственный белый человек, Заплетин ничуть не усомнился, что перед ним Евграф Басамент. Возраста лет двадцати пяти, невысок, но выше родителей, и очертаниями круглый, но с неплохо накачанными мышцами, – наверняка, в спортивных залах он регулярно возился с тяжестями.

Когда они представились друг другу, лицо его не стало поприветливей, а как бы даже ожесточилось. “Ну конечно, – подумал Заплетин, – парень пытается скрыть возраст, играет в начальника и деловитость”. Басамент отвёл его в кабинет, дал заполнить пару бумаг, исчез, возник, проглядел писанину, небрежно нацарапал что-то сверху.

– Желаешь мужицкая или женская? – спросил он по-русски с сильным акцентом.

Заплетин не сразу сообразил, что имелась в виду женская обувь. Подумал, что женщин приятней обслуживать, и сказал потому:

– Лучше женская.

На этой работе он не планировал задерживаться до пенсии; в тот нелёгкий период жизни он бы взял любую работу, которая ему бы помогла на короткий срок перекантоваться (как выражаются мужички, которые вдруг соображают, что для общего выживания кроме водки нужна и закуска, а чтоб заработать на то и это, надобно где-то потрудиться, перекантоваться, другим словом; так же выражаются и те, кто послушно перетаскивает тело следом за порывами души, и пока тело временно застревает там, где ему не очень-то нравится, это тоже называется перекантовкой).

Заплетин любил женские ноги (не очень в том, конечно, отличаясь от большинства нормальных мужчин), посему простим ему прегрешения, которые клиенткам магазина вреда никакого не причиняли, а ему помогали примиряться с работой, навязанной обстоятельствами. Да и как, в самом деле, не согрешить, если молоденькая клиентка усаживалась на стул, он оседал перед ней на колени, и вот, перед носом – женские ножки. С лицом услужливого продавца он любил, примеряя туфельку, ощутить пальцами нежную кожу. Особо любил, когда её ножки на мгновение раздвигались, и он уточнял воровским взглядом, какой там цвет и покрой трусиков, любил обжечься взглядом о волоски, которые в трусиках не уместились, либо из их тесного плена сами сбежали во впадинку паха. И что говорить о редчайших мгновениях, когда, кто знает с какой целью, она вдруг оказывалась без трусиков. Увы, эти славные мимолётности случались, однако, досадно редко, поскольку посетительницы магазина платьям и юбкам предпочитали брюки, джинсы, а чаще шорты. И далеко не всеми ногами ему доводилось любоваться, далеко не до всех хотелось дотронуться.

Чаще всего в магазин заходили кое-как одетые толстушки, которым совсем уж надоело валяться на диване у телевизора с пакетами сладостей и чипсов. А не пойти ли мне поглядеть, чего продают в “Стандартной Обуви”? – возникало в нечёсаных башках. Они себя стаскивали с диванов, и в том же виде, в каком валялись, шли прогуляться в обувной. Согласно кодексу поведения продавца обувного магазина, Заплетин обязан был к ним подскочить и спросить с заискивающей улыбкой: могу ли я вам как-нибудь помочь? Время от времени толстушки снисходительно или брезгливо просили его принести туфли вот такого оранжевого цвета, пошире, на таком вот каблуке, а размер, мол, двенадцать или тринадцать. (Заплетин, не маленький мужчина, носил туфли девять с половиной, но сколько же можно изумляться размеру ножищ негритянских толстушек?)

В поисках затребованной пары он начинал честно метаться по тоннелям, прорытым в горе Обувь, часто понятия не имея, где зарыта конкретная пара-собака. Это и было главным занятием начинающего продавца, занятие, которое заключалось в бесконечных поисках обуви, образцы которой мозолили глаз, а точный фасон, цвет и размер прятались в тысячах коробок, коими просторнейшее помещение было набито до отказа и не очень тщательно организовано. Если он мог отыскать запрошенное, и если толстушка ещё не взбесилась от бесконечного ожидания, он предлагал ей усесться в кресло, опускался перед нею на колени, старательно не морщился от запаха пропотевших, немытых ног и честно пытался натянуть туфли размера двенадцать с половиной на лапы четырнадцатого размера.

Чтоб находить всё легко и быстро, можно было бы изучить систему и принципы организации, на его взгляд, раздутого ассортимента. Но, как выше упоминалось, он не планировал выйти на пенсию из магазина “Стандартная Обувь”, и посему не стал утруждать себя изучением методов повышения производительности труда. Всё, что он поменял в работе, – он стал выбирать себе клиенток. Подметив, что опытные продавцы поджидали клиенток поближе к входу, он вступил с ними в негласное соревнование, то есть торчал у входной двери, почти вываливаясь на тротуар. С тех пор, несмотря на скудность выбора, ему доставалось больше ног, которые было приятно обслуживать. А если клиентка была не по вкусу, но её приходилось-таки обслужить, он заботливо выяснял, какую ей обувь угодно примерить, торопливо шёл выполнить заказ, но поиском обуви не утруждался, – он либо отлучался в туалет, либо покупал напиток в автомате, либо журнал какой перелистывал, либо трепался с другим продавцом. Наконец, воротившись к клиентке (чаще её не застав на месте, а если застав, то в состоянии, переполненном раздражением), он извинительно вздыхал: увы, перерыл все наши запасы, но туфелек ваших не нашёл, все распроданы, извините; может быть, заглянете через недельку? Недолго, однако, всё это длилось; кажется, и месяца не прошло, как он не явился на работу, позвонил Басаменту и сказал, что он нашёл другое занятие.

Дальше последовал развод. Напомним, брак Заплетина с Татьяной был изначально весьма хрупким. Они одновременно получили от Сохнута приглашение от родственников в Израиле, и решили, что их скорее отпустят, если они выедут, как пара. Конечно, сказались на их отношениях и трудности начала эмиграции. Кроме того, Татьяна помнила платформу Ярославского вокзала, когда к ней подошёл мужчина, стал что-то быстро говорить, и будто она оказалась над пропастью. Жаль, что она не поняла, что человек тот говорил. А он её просто предупреждал, чтоб она не знакомилась с Заплетиным. Тогда не вошёл бы он в её жизнь, и не было бы случая в Сокольниках, когда Заплетин оставил Татьяну наедине с двумя хулиганами, оставил, чтоб помощь подыскать, но в поисках помощи заблудился.

Делить им было совсем нечего, и после развода они не виделись. По слухам, Татьяна вышла замуж за пожилого американца и переехала в Небраску. Но больше всего первый год иммиграции был испорчен дрянными работами, неквалифицированным трудом, примитивной борьбой за выживание. Какие там ковбои, поиски сокровищ, стрельба из пистолетов по мишеням, – всё то, что сулил ему Щеглов в обворожившем письме в Вену. После обувного магазина он поработал вахтёром, таксистом, упаковщиком в супермаркете.

Наконец, он решил припрячь профессию, с которой выехал из России, дал объявление в газете о частных уроках фортепиано и расклеил такие же объявления рядом с дверями супермаркетов, на автобусных остановках, на столбах, торчащих у перекрёстков. Ему тут же стали звонить клиенты, привлечённые очень низкой ценой. Звонили из разных районов города, и он, не отказывая никому, с утра до вечера разъезжал по жилищам учеников. Такая работа изнуряла долгими поездками по фривеям, уличными пробками в часы пик, унизительным сбором платежей и нередким их недобором, частыми отменами уроков. Сам он уроки не отменял, даже когда был нездоров, а клиенты, как будто, пытались найти любую маломальскую причину, чтобы урок не состоялся (утренний насморк, день рождения, поездка в Лас-Вегас или в Диснейленд, визит родственников, и т.д.)

Как-то он закончил урок с одной своей взрослой ученицей, к которой был несколько неравнодушен, и та стала расспрашивать о Григе, музыку которого любила. Заплетин охотно рассказал о жизни норвежского композитора, и даже иллюстрировал рассказ фортепианными произведениями. Ученицу он очень впечатлил, и она подала ему идею давать лекции о композиторах в клубах, колледжах, организациях. Мало того, что дала идею, она вызвалась поговорить со знакомым из клуба масонов. Вскоре ему позвонили масоны и предложили провести показательную лекцию-концерт. Заплетин готовился к лекции с месяц, выбрав Чайковского для начала. Лекцию он провёл вдохновенно, члены клуба были довольны и, непривычно для него, аплодировали, как звезде. За эту лекцию не заплатили, поскольку она была показательной, зато за хорошую оплату ему предложили провести целую серию лекций-концертов о жанрах музыки и композиторах. С этого начался новый бизнес, который менял свои очертания и постепенно перелился в популярный доходный ансамбль из музыкантов, певцов и танцоров. И если читатель не забыл, для того и явился он в “Русскую Сказку”, чтобы с помощью Басамента найти помещение для ансамбля.