I. Претендент на царский престол            

1

Рядом обнаружилось присутствие восторженного человека. Ни к кому в отдельности не обращаясь, он нахваливал свой пирожок. Князь его сначала игнорировал: за долгую насыщенную жизнь он стольких людей перевидал, что ленился разглядывать новых, а тех, кого знал, не желал узнавать.

– Ну и ну, – приговаривал некто в периферийном зрении князя, чмокая, поцокивая языком. – Надо же, какая лепота! Ну как матушка испекла!

Князь извлёк-нацепил очки и сделал то, что давно не делал: он внимательно поглядел не на себя, отражённого в зеркале, а на другого человека.

– Александр?! – вскричал он.

Прихожане обернулись и усмехнулись. Что означало: князь-то – того, стареет, всё больше заговаривается. Не обращая на них внимания, князь жадно вглядывался в соседа. Те же два лика в одном лице: сибирский мужик и аристократ, так же обманчиво сонливы голубые водянистые глаза, те же припухшие черты, тяжёлый нос над густыми усами, и не убавилось самоуверенности в косых могучих линиях шеи и в необъятном пространстве груди.

Но опомнился князь, опомнился. Не так уж, в самом деле, одурел от возрастных преломлений в мозгу. Вспомнил, что друг его князь Юсупов полстолетия был в покойниках. Смущённо покашлял. Подал руку.

– С кем имею честь познакомиться?

– Георгий Вампуха, – тот отвечал, крепко возвращая рукопожатие.

Князь прокрутил варианты родства. Во-первых, две дочери Юсупова. В годы второй мировой войны следы их начисто затерялись, но если они остались в живых, вышли замуж, детей завели, – то вот вам, пожалуйста, результат: судьба столкнула его с внуком. Боже! Какое, однако, сходство! С таким сходством он должен быть сыном. Юсупов состояние потратил на подарки и полный пансион для своих многочисленных любовниц.

“Позвольте, вы случайно не в родстве с моим другом князем Юсуповым?” – хотел спросить князь, но постеснялся. И в то же время ему показалось, что он всё-таки это спросил. От случившейся неразберихи лицо князя перекосилось, дрожащие губы запузырились.

– Что вы сказали? – спросил незнакомец. – Князь Юсупов? Вы так сказали?

Князь ощутил запах спиртного.

– А вы пригубили, – сказал он прохладно. – Перед воскресной литургией?

– Это я, видите ли, вчера.

– Любопытно знать, по какому поводу?

– Если хотите, вчера мы пили за полнолуние, русских женщин, за тех, кто в море, кто в темнице, в психиатрической больнице. А вас, простите, как величают? – улыбнулся Вампуха старику.

– Арсений Андреевич, – поклонился князь, забыв, что сидит, а не стоит, и от того заехал носом в собственную тарелку. – А фамилия – Трубецкой.

– Знатная фамилия, – сказал Вампуха. – Княжеская фамилия.

– А я князь и есть, – хихикнул князь, и закатился мелким смешком, небезопасным для сосудов.

Вечером того же воскресенья князь писал длинное письмо. Устал от работы, и пальцы ломило, он давно не писал так много. Закончив, вложил письмо в конверт, аккуратно обслюнявил и заклеил. Стал искать марку, но не нашёл. Задумался об адресе, но не вспомнил. Спешно оделся идти на почту, а адрес вспомнится по дороге.

На подступе к двери князь спохватился: не поздно ли, ведь почта закрывалась в пять. Уточнил по настенным часам. Через десять минут – полночь. И темнота за окном согласилась, что он безнадёжно опоздал. Уже укладываясь в постель, вспомнил, что почта в воскресенье вообще никогда не работала.

Позавтракав, – чашечка геркулеса и две такие же чашечки кофе, – Арсений Андреевич обнаружил нераспечатанный конверт, он был без адреса и без марки. Срочно нашёл свои очки, вскрыл конверт и, не присаживаясь, начал внимательно читать:

“Дорогой мой старинный друг! Сколько же раз я собирался написать тебе подробное письмо, но не собрался, – прости ради Бога! Сегодня я в сильном возбуждении: судьба меня столкнула с твоим сыном…”

Он ухмыльнулся, сообразив, что читает своё собственное письмо.

 2

 Перефразируем “Дым” Тургенева: вот стоит дерево, и безветренно; сумеет ли лист на нижней ветке прикоснуться к листу на верхней ветке? никоим образом, говорите? ан нет, налетела буря, всё на дереве перемешалось, – и те два листа соприкоснулись. Бури над родиной, бури разные, от политических до духовных, разметали нас во всех направлениях, – и вот, мы причудливо соприкасаемся с казалось бы далёкими и несхожими, но прикоснулись, и обнаруживаем, что все мы, как листья c того же дерева.

“Сорок лет, а я ни министр, ни всенародная знаменитость, ни хотя бы подпольный миллионер!” – сокрушался Вампуха до эмиграции, или спустя две тысячи лет после знаменитого восклицания “…и ничего не сделано для бессмертия!” Сильные люди, как Юлий Цезарь, в неудачах винят только себя, они переделывают себя и продолжают двигаться к цели. Вампуха не видел в себе изъянов и в неудачах винил обстоятельства. Оправдание лежало на ладони: к высоким целям он двигался правильно, но палки в колёса вставлял режим. Значит, надо найти режим, который его сможет оценить. “Чем я их хуже, – подумал Вампуха, вглядевшись в отъезжающих евреев. – Если как следует копнуть, и у меня на Святой Земле найдётся тоскующий по мне родственник”.

Итак, наш герой оказался в Америке. Режим здесь считался благоприятным для реализации потенциала, которого в русских хоть отбавляй, – поэтому он не стал утруждаться ни поиском работы, ни тем более работой, не пытался он вникнуть в какой-нибудь бизнес, не тратил времени на английский. Все десять лет он сидел на вэлфере в ожидании богатого человека, который оценит его душу, разглядит многообразные таланты, возьмёт под крыло, приведёт его за руку к тем, от которых зависит будущее, и жизнь его чудесно переменится.

Такой человек пока не попался, но попадались другие люди, которых можно было использовать. Но вот беда – в общении с ними подводило знание языка. Получался порочный круг: уверенность в щедром богаче делала английский необязательным, лучше сказать, – несвоевременным, но без знания языка подступить к богачам не удавалось.

Впадая в безденежную депрессию, Вампуха в своём плохом иностранном обвинял даже школьную англичанку, с которой расстался лет тридцать назад. Предмет она знала так неважно, что не стеснялась прямо в классе рыться в том убогом словаре, каким заканчивались учебники, всех озадачивала произношением, грамматику сводила к настоящему и неохотно – к прошедшему времени, а на вопрос о каком-нибудь будущем с железнозубой плохой ухмылочкой осаживала любознательного: зачем тебе знать, как он будет читать? мало ли будет! – с тобой, к примеру? может, тебя уже сегодня будут в землю живьём закапывать? череп сломают? утопят в озере? После такого ответа о будущем ученик начинал относиться к будущему осторожно и неприязненно. Да и внешкольная жизнь англичанки не только доказывала, а вопила, что знание английского ни к чему: как все остальные бабы деревни, она мучилась с сыном-разбойником, сажала картошку, доила коз, по большим праздникам напивалась и дралась с пьяницей-мужем. Все получали свои оценки и школу заканчивали с ощущением, что владеть по-настоящему английским слишком сложно, чтобы пытаться.

Позже, продолжая образование в институте физической культуры, рослый обаятельный студент подошёл к иностранному мудрее: он больше занимался не предметом, а теми, кто его преподавал (по счастливому стечению обстоятельств, все англичанки института были молоденькими женщинами).

В Америке он иногда спохватывался, неохотно снимал со школьной учительницы часть ответственности за английский и отправлялся приобрести какой-нибудь быстрый и лёгкий метод, какие, он слышал, существовали. На полках книжного магазина учебников, плёнок и словарей было такое большое количество, что он довольно скоро выходил с пустыми руками и подавленный. Зато он мгновенно ориентировался в не менее раздутом ассортименте магазина, торгующего напитками. На десятку, выделенную для пособия, он покупал там такие шкалики, что после знакомства с их содержимым он отрезвлялся от английского, а на своём родном языке блистал до припозднившихся петухов.

 3

 Но вот в одно воскресное утро Вампуха настроился так решительно, что поехал в русскую церковь, выглядел приветливого прихожанина, представителя первой эмиграции, потерпел с ним скучнейшую беседу, а потом попросил посоветовать эффективное неизнурительное пособие по изучению английского. Старик задумался, просветлел и обещал принести Вампухе “просто шамешательный рашговорник”.

Вампуха приехал через неделю, задолго до начала литургии, отстоял на паперти целый час, но старик с пособием не появился. Вампуха выдержал всю литургию, вместе с другими прихожанами уселся за стол в прицерковном дворике, и, закусывая пирожками, послушал беседу прихожан, в которой Америка критиковалась. У Вампухи много чего накопилось, и он выложил собеседникам все свои личные претензии. Ему сочувственно покивали, а один господин пожевал губами:

– Вы, видимо, знаете, того… Зря вы, знаете, эмигрировали.

Такое Вампуха уже слыхал. Стоило тем, кто приехал недавно, выразить неудовольствие, разочарование, эмигранты со стажем ехидно подхватывали: ну что, братец, не получается? Не хватает деньжонок? ностальгия? не с кем по душам потолковать? стосковался по русским девушкам? американцы – дураки? мало культуры? о чём же ты думал? не надо было этого, эмигрировать, ошибочку допустил. От такого удара ниже пояса недавние перегибались пополам, а давние над ними возвышались инженерной, бухгалтерской, приголливудской, юридической, докторской, фармацевтической и другой устроившейся ухмылочкой.

– А если я, например, скажу, что вы вообще напрасно родились? – возразил господину Вампуха.

– Вы не напрасно! – вспылил господин.

– А можете вы на такое ответить? – спросил Вампуха другого соседа. – После революции из России выехало много аристократов, а все почти в Европе оказались. Почему не в Америке оказались? Знать, оттолкнула она их чем-то?

– Ну, с аристократами понятно. В Европу они ездили отдыхать, навестить родственников и друзей, подлечиться, принарядиться, знали французский, в конце концов. Но кое-кто и здесь оказался. – Сосед огляделся по сторонам. – Вот этот старик, – указал он. – Знаете кто? Настоящий князь!

Вампуха не видел живых князей, тем более с ними не беседовал. Он заказал ещё пирожков и отнёс их на стол князя. (Дальше события развивались в соответствии с первой главой).

 4

Утром следующего воскресенья старик, обещавший разговорник, сидел на скамеечке на паперти с покорёженной книжонкой на коленях. Вампуха открыл на первой странице и удивился году издания: 1914.

– Прошто шамешательный рашговорник, – прошамкал представитель первой

эмиграции. – Игнорируйте вше новомодные методы. Шубрите. Я шнаю шесть яшыков. Вше одолел шпашибо шубрёшке. В ишушении яшыка методика как раш и не нушна. Шкашу откровенно – даше вредна. Мой шовет: наугад рашкрывайте, – и вшяшеского ушпеха!

Настал и день, в который Вампуха раскрыл пособие старожила, как тот и советовал – где попало. Оно было составлено из параллельных текстов, что Вампухе тут же понравилось: можно было полностью игнорировать фонетику, морфемику, грамматику, морфологию, синтаксис, орфографию и тем более пунктуацию. На левой странице был текст английский, на правой – его перевод на русский.

Не торопясь впрягаться в английский, он стал знакомиться с русским текстом:

РАЗГОВОР 26.  В обществе. Среди молодых девушек…

          “А ну-ка! – подумал Вампуха. – Любопытно, о чём в начале века говорили молоденькие девушки”.

… (Лакей.) – К вам пришли, мисс.

          – Впустите. Изабелла! Какая радость! Ну, так снимай же скорее пальто.

          – Я на секунду. Меня мама ждёт в машине. О, у тебя новая причёска! Она тебе очень идёт.

          – Правда? Что ты делала в пятницу вечером?

          – Я рано легла спать. У меня была лёгкая простуда, и доктор запретил мне выходить из дома. Ты была на приёме у Гизо?

          – Да. Как жаль, что тебя там не было! Мы замечательно развлеклись.

          – Знаешь ли ты, что миссис Гизо объявила о помолвке старшей дочери?

          – Неужели? Вот это новость! Как тебе понравился жених?

          – Барон Вон Берг? Он очень симпатичен. И очень любит Иветту. Это любовь с первого взгляда. Ради него Иветта отказала самому графу Савалу.

          – Как Иветта была одета?

          – На ней было розовое платье. Из тонкого кружева. Оно ей очень шло.

          – Барон Вон Берг… Ну конечно, знаю. Он, кажется, из России?

          – Да, он русский.

          – Мне жаль Иветту. Межнациональные браки – несчастливые.

          – Говорят, барон Вон Берг из замечательной семьи. Его в Санкт Петербурге почитают. Кроме того, он очень богат. Представляю, каким великолепным должно быть обручальное кольцо.

          – Да что ты! А мне кто-то сказал, что барон – неразборчивый авантюрист, за богатыми невестами охотник.

          – Это всё выдумки и сплетни. Просто кому-то очень завидно.

          – Не знаешь, когда состоится свадьба?

          – На Пасху. Скоро вышлют приглашения. Говорят, что шаферами барона будут шесть мужчин из русского посольства. А подружками невесты – шесть девушек из пансиона…

          (Лакей.) – Извините, мисс. Ваша мать просила…

          – Ах, я забыла про неё! Ну, бегу. До свидания. Целую.

“Боже мой, какая воспитанность, – подумал Вампуха, разочарованный. – Можно от скуки умереть. Кружева бы на трусиках обсудили. Или формой груди похвастались”. Он хотел закончить урок, но русский барон его чем-то встревожил.

Он прочитал текст второй раз. У барона денег, конечно, не было. Обручальное кольцо будет шикарным, но камень окажется поддельным. Но молодец! – убивал двух зайцев: свеженькая девочка Иветта, только что выпорхнувшая из пансиона, плюс богатство её семьи.

“А жаль, что он тоже не барон… Иветта, конечно, была и хорошенькой… Ну да Бог с ними, с хорошенькими.”

Как Вампуха не почитал женскую красоту, но деньги любой некрасивой Иветты столкнули б его с мели безденежья в океан настоящей жизни. Вот тогда бы он ощутил все превосходства свободного мира. А так, – какая же это свобода? В России он был намного свободнее.

“Позвольте, вы случайно не в родстве с моим другом князем Юсуповым?”

Вампуха захлопнул разговорник, задумчиво прошёлся, стал под зеркало. Его когда-то спортивное тело раздалось, заплыло, живот висел, лицо…, – в лицо и вдаваться не стал, это было лицо алкоголика. Но это всё – ничего, поправимо. Побегать, поплавать, поменьше жрать, ограничить себя в алкоголе…

“А что бы и мне бароном стать?”

Он допил остатки в бутылке (всего-то – три четверти стакана, а стояла, морочила голову). Обдумать идею. Развить. Предпринять. Зацепка есть – князь Арсений Андреевич. Вопрос только в том, что предпринять. Но это – придёт. Конкретность глупа. Она ворочается вокруг стихийным бессмысленным многообразием. Надо только выбрать из многообразия что-то конкретное, и пожелать. Главное в жизни – идея, мечта. Мечту надо только получше взлелеять, и она приведёт за собой конкретность.

 5

  По утрам он закусывал чашкой кофе и каким-нибудь быстрым бутербродом, седлал старый велосипед и катил в сторону гор, к дому Арсения Андреевича. После знакомства они быстро сблизились, к удивлению многих прихожан. “Ну что там общего, – пересуживали, – между старым чокнутым князем и этим, неясно чем занимающимся. Не КГБ ли тут замешано?”

Узнав, что Вампуха на вэлфере, князь предложил свои палаты. Вампуха задумался и решил, что, сэкономив на квартире, он бы утратил часть свободы, то есть не смог бы разгульно общаться с женщинами и друзьями. Он высказал признательность за предложение, но “к вам”, – сказал, старика заключая в медвежьи неискренние объятия, – “я пока, к сожалению, не смогу. Я не хочу подводить сожителя”.

Князь вспылил, но быстро остыл. Он был не прочь пособить и деньгами, но присмотревшись к Вампухе внимательней, понял, что денежки тот пропьёт, проиграет в Лас-Вегасе, спустит на женщин. В воспитательных соображениях он решил не дарить ни цента, а стал предлагать Вампухе работу, и платил не щедро, а как мексиканцам, которых до этого нанимал.

У князя и всех его знакомых лёгких дел почему-то не было: приходилось красить внутри и снаружи, очищать захламлённые дворы, ломать старый и строить новый (речь о заборе, сарае, навесе, обо всём, что бывает старым и новым), рыть длинную глубокую канаву. Домой возвращался он грязным, усталым, заезжал в магазин и за пару Поповской и за какую-то закуску спускал заработанное за день.

Но все его муки оправдались, когда однажды в отсутствие князя он заглянул в одно письмо. Оно не валялось кое-как, а было припрятано в бюро.

 6

           “Дорогой мой старинный друг! Столько раз я собирался написать тебе подробное письмо, но не собрался, – прости ради Бога! Сегодня я в сильном возбуждении: судьба меня столкнула с твоим сыном. Вернулся из церкви, сходил к Гентам, угостился у них стопочкой бренди и замечательными пельменями, добрался домой, открыл Гончарова, а строчки прыгают, – отложил. Приготовился к ночи, улёгся, лежу, а сон не идёт, всё что-то мешает. Вконец измаялся, свет включил, глотнул двадцать капель, и – пишу.

          Не знал я, что есть у тебя сын. И ты того, видимо, не знал. Так как родился он в сорок третьем, а в сорок третьем тебя убили. Спешу с изумлением сообщить: сын твой ужасно похож на тебя! Его зовут Георгием, фамилия Вампуха. Фамилия странная, конечно, но я узнал его с первого взгляда. По вполне понятным причинам я не выдал своей догадки, а стал осторожно его расспрашивать.

          – Скажите, Георгий, а кто был ваш батюшка?

          – Отца я не знал, никогда не видел, – отвечал он, плечами пожимая.

          – А матушка, что она вам рассказывала?

          – А матушку помню очень плохо. Она скончалась от голодухи, когда мне было всего пять лет. Хотя б документ остался о смерти, – знал бы, когда и где родилась, фамилию, отчество, кто был отец. Однако, бумаги все затерялись, или сгорели, не знаю что. Одно только помню – её звали Лизой.

          Ну, что ты на это скажешь? Последнюю любовницу твою тоже звали Елизаветой! И вот что дальше меня поразило: Елизавета скончалась в Екатеринбурге, а там и царя ведь расстреляли. Совпадение? Кто его знает. Впрочем, чего это я мелю? Конечно же, совпадение.

          Что занесло её в Россию? Вот какая версия на уме. В конце войны Елизавета с твоим двухлетним сыном Георгием как-то оказалась на территории, оккупированной коммунистами, и почему бы не в той же Германии. Её, как предательницу, которая якобы сотрудничала с нацистами, арестовали и без суда отправили в сибирский трудовой лагерь.

          Вот такие, дружок, дела. Сын твой из последних эмигрантов. Нуждается, конечно. Помогу! Даже мелькнуло – усыновлю. У меня никого ведь не осталось. Будет единственный наследник. Дом и сбережения я церкви завещал, но как усыновление закончится – непременно перепишу.

          Помню столь ясно: Парижский вокзал, слёзки прелестных твоих дочурок. Ах, повернуть бы время вспять, начиная с того, как твоя нога так безрассудно и так фатально утвердилась на первой ступеньке вагона, уходившего в сторону России! Думаю, риск твой был неоправдан. Мы, ведь, казалось, сделали всё, чтоб избежать печальной участи тех легкомысленных аристократов, которые рискнули там остаться. Мы рано, прозорливо догадались, каким бестолковым путём, в тупик, пойдёт наша милая Россия, как обнищает, саморазрушится. Мы вырвались в Париж, и были спасены. Будучи истинными патриотами, мы многое делали для того, чтобы Родину освободить. Не могу оправдать твою безрассудность и по следующей причине: при счастливом стечении обстоятельств ты мог бы серьёзно претендовать на опустевший царский престол. Кровь твоя – самая благородная, к Иоанну Третьему восходящая. Умён, остроумен, честолюбив, красавец лицом, Геркулес телом. Кое-какие претенденты тебя опережали по геральдике, но одни умирали, другие сдавались. И вдруг на пути к царскому трону оказалось препятствие много хуже – коммунистический режим.

          Многие годы мы были уверены, что рано ли, поздно, – режим этот рухнет. Годы шли, ничего не менялось. С войной появилась надежда на Гитлера. И вот, в рядах Добровольческой Армии ты ринулся Россию освобождать…”

Письмо в этом месте обрывалось. Вампуха вцепился в него, как в клад. Вот он, выигрыш в лотерею, о котором он мечтает десять лет!

“Кровь, восходящая к Иоанну. Сын Юсупова. Царский трон! В сегодняшней запутавшейся России возможны любые чудеса… “

Ослепляя прохожих спицами, Вампуха промчался в торговый центр, скопировал письмо, вернулся к князю, сунул в бюро оригинал и покатил к своему жилищу, охваченный радостными соображениями на тему как ему стать самодержцем? О да, он прекрасно осознавал и полуабсурдность своей затеи, и то, что дорога к царскому трону была в высшей степени непредсказуемой. Но на ловца и зверь бежит. Несколько удачных совпадений, и он ступил на эту дорогу.

Дома он так перевозбудился, так переполнил квартиру движением, что его из квартиры стало выталкивать: повод отпраздновать был грандиозный. Он оседлал велосипед…

 —

Месяц спустя он точно также стоял на педалях велосипеда, чтобы смотать за тем же товаром, когда сквозь окно услыхал телефон. В трубке вдруг очутился Тюриков, приятель любезный, но не частый. Он, оказывается, затосковал по общению на русском языке. Вот и компания подобралась. Плюс экономия на спиртном: Тюриков без водки не приезжал. Вампуха вернулся к велосипеду и покатил докупить продуктов.

II. ГУБЕРНАТОР ОСТРОВА С ПАПУАСАМИ

 1

Тюриков добрался, наконец, до середины Голливуда. Вот эта улица, – в гору, извилистая, староватые в два этажа дома, разделённые обшарпанными машинами, бельё на верёвках, мексиканец на крылечке – с пузом, щетиной и банкой пива, чёрные подростки на велосипедах. Тюриков пристроил Мерседес меж металлоломом на колёсах, подхватил пакет с водкой и закусками, направился в сторону дома приятеля, полупрощально озираясь на свой новенький автомобиль.

“Однако, в сомнительном окружении проживаете, сударь вы мой. С немалым риском сопряжены мои дружеские визиты. Машину украдут или покалечат, на мне кошелёк с парой сотен наличных и десятком кредитных карточек, одет в штаны без единой дыры, в рубашку с необорванными рукавами…”

Вампуха отворил не на звонок, – звонок и хозяин одинаково предпочитали не работать. Он отворил вынести мусор, а тут и Тюриков у двери. Вампуха, привычно для него, перед гостями не наряжался, – на нём были только трусы и шлёпанцы, по телу струились ручьи пота. Он по-медвежьи обнял Тюрикова и продолжил выбрасывать мусор.

Морщась от мокрого объятия, Тюриков прошёл вглубь помещения, не выделявшегося размерами, уселся на продавленный диван, который также служил кроватью, упёрся коленями в низкий стол. Из хлама, накопившегося на его поверхности, он выделил вниманием печатную машинку, по виду сделанную между войнами, – такие почитаются знатоками, либо продаются из гаражей за пятёрку и много дешевле, либо просто в мусор выбрасываются. Из Вундеркинда торчал лист бумаги, на котором Тюриков прочитал:

 Георгий Вампуха

 КУДА-ТО ВНИЗ

 (роман)

Я качусь куда-то вниз, И не могу остановиться. — Автор

Глава первая

          Мне кажется, я многого бы добился, если бы время, на женщин потраченное, я бы использовал на дела…

Вот и всё, что там было написано. Рядом с едва начатым романом стояли две пустые бутылки, одна с этикеткой Птицы Грома, другая – Полуночного Экспресса. Эти вина весьма почитались малоимущими алкоголиками ввиду крепости и цены. Тюриков живо вообразил, как после тяжёлого перепоя Вампуха кое-как наскребал девяносто девять центов плюс семь центов налога, ноги в шлёпанцы, и в угловой. Едва выйдя из магазинчика, переливал Птицу Грома в себя, она согревалась, крыльями взмахивала и в душу перелетала. А что такое Птица в душе, да ещё в русской душе, объяснять никому не надо. Полуночный Экспресс работал не хуже, он соответственно названию мчал сквозь пространства под луной, – а какой захмелевший русский не обожает быстрой езды?

Тюриков выглядел два стакана, мутные, с подтёками от напитков, отнёс в туалет, хорошенько отмыл, вернулся на опухоли дивана. А тут и Вампуха ввалился с улицы. При виде изменившегося стола (его празднично нарядили бутылка Абсолюта, чистые стаканы и несколько баночек с закусками, купленными Тюриковым в кулинарии) лицо его, расхлябанное алкоголем и несбалансированным питанием, сконцентрировалось, напряглось.

И обратился стакан в икону, на которой сошлись одновременно пальцы, губы, душа Вампухи. Не воспитанный в боголюбии, Георгий Вампуха, как многие русские, осуществлял жажду души в просветлении и возвышенном не молитвой, а алкоголем. Он не хватил всё содержимое, а сделал два медленных глотка и опустил стакан на стол. За этой церемонностью, однако, стояли не привычка и не манеры, а ещё не забылся курс лечения от хронического алкоголизма, который он за счёт государства, используя статус неимущего, прошёл примерно полгода назад.

– Чего это ты? – поддразнил Тюриков. – Пьёшь, как какой-нибудь американец.

Обвинение в том, что он изменил каким-то важным русским обычаям, было Вампухе так нестерпимо, что он оставшееся в стакане, можно сказать, грубо сожрал, немного пролив на потную грудь. И, не закусывая, заторопился к бурлящей кастрюле на плите.

Обычно он стряпал блюда попроще, но для такого редкого гостя он стряпал жаркое по-баварски. Вампуха был повар интуитивный, сводил компоненты на глазок и по составу и по количеству, но всегда у него получалось вкусно. Конкретное знание (скажем, как долго, или на какую температуру) ему обязательно вредило. Вот прочитал он, что жаркое надо готовить пять часов, стал соблюдать, и только и жаловался: утомительно, не успеваешь, и терзаются твои гости, и приходится пить натощак. И многократно упивались, так жаркого и не дождавшись, или, напротив, переготавливая до дымящихся головешек.

Как-то в полночь, домой возвращаясь по пустынно-пугливому Голливуду, он проявил интерес к женщине на автобусной остановке. Она оказалась из Германии, английский знала лучше Вампухи, но не сумела объяснить, что занесло её в Город Ангелов. Немка пыталась освободиться от початой бутыли Полуночного Экспресса и сетовала на отсутствие кокаина. От вина он помог освободиться, но с кокаином помочь не сумел. Она согласилась, что кровать лучше автобусной скамейки, и прожила у него две недели, попутно научив жаркому по-баварски, и так же попутно, но случайно ткнув его на тесной кухоньке ножом в процессе разделывания мяса (так объяснял он шрам на груди). И после того внезапно исчезла. Так вот, ежели по-баварски, жаркое из говядины готовилось быстрее, – не пять часов, а всего только два.

 2

 – Сказочный вкус, – похвалил Тюриков, уминая первый кусок жаркого. – Что там Марат? Всё церковь расписывает?

– Позвонить? – встрепенулся Вампуха. – Скажу, что ты здесь, он сейчас и приедет. Как раз вчера о тебе вспоминали. Куда, мол, Тюриков подевался? Дела делает, говорю. У него, говорю, царь в голове, а у нас – водка да бабы.

“Водка да бабы”, – подумал Тюриков. – Вот замечательный заголовок к его неоконченному роману. “Куда-то вниз” раскрывает идею, но уж слишком прямолинейно. Прямолинейность всегда искусственна, в жизни прямых линий не бывает, все мы живём зигзагообразно. А “Водка да бабы” – прямо в точку. Я ведь тоже отнюдь не монах, но где мне, замотанному бизнесмену, найти время на эти соблазны? В России я играючи музицировал в разъездном эстрадном оркестре, давал по настроению уроки, – там времени было хоть отбавляй. Намерился быть музыкантом и в Штатах, но, оглядевшись, осознал, что рядовому музыканту здесь надо либо мириться с бедностью, либо переучиваться на программиста, либо переделываться в бизнесмена. К бедности я не притерпелся и выбрал последний вариант. Вампуха с бедностью тоже не мирится, но он с ней, тем не менее, уживается. Но вот какой казус получается: материально мы устроились по-разному, а жизнью мы оба не довольны. Он завидует моим деньгам, а я завидую образу жизни без обязательств, расписаний, финансовых забот и суеты. Кто из нас прав, кто живёт мудрее?”

– Но в одном ты точно не прав, – продолжил он вслух свои размышления, – в отношении к английскому языку. Пыль отечества лучше стряхивать ещё в аэрофлотовском самолёте, а здесь надо с первого же дня идти в гущу местного населения. Даже спиваться лучше с местными: по крайней мере, английский улучшится.

– Как же я в гущу-то не иду. Сам же свидетель, сколько клиенток сугубо местного населения я…, – он закончил нецензурно.

– Знаю я их, твоих местных клиенток, – алкоголички, бомжихи, чокнутые. Скажи, ты когда-нибудь пытался прикинуть свои шансы на успех? Я не о том, как кадрить женщин, я говорю о больших целях. Шансы твои сводит на нет такая простая арифметика: если половина человечества из женщин, то примерно четверть всего человечества тебя останавливает на дороге, даже пальцем не шевельнув, а только физическим пребыванием. Вывод: куда бы ты ни отправился, в каком бы режиме не оказался, каждый четвёртый человек тебе мешает двигаться к цели. В том, что ты родился Казановой, тебе повезло, или не повезло. Важно, как мы используем то, с чем появились на этот свет, – целенаправленно, или стихийно… Тебе бы надо учиться у Владаса, – указал Тюриков на диван в противоположном конце комнаты.

На этом диване спал литовец, которого Тюриков так и не видел. Тот пропадал на простых работах с замысловатым расписанием, – он накапливал десять тысяч на переезд в любимую Швецию. Его вариант разлуки с Союзом был одним из самых рискованных: он зимой пересёк границу где-то в районе Финляндских болот. Таясь от финского населения, благополучно добрался до Швеции, попросил политического убежища.

Швеция, вроде, его принимала, но смутил один эмигрант из России. “Что Швеция, – говорил он, – с её всепроникающим социализмом. Не для того мы бежали оттуда, чтоб снова вляпаться в социализм. Вот Америка – это да, вот где настоящий капитализм и неограниченные возможности для предприимчивого человека”. Кто же захочет добровольно отказать себе в предприимчивости. Вот и уехал литовец в Америку, какое-то время лихорадочно где попало предпринимал, везде неизменно прогорал, и стал нежно припоминать прелести шведского социализма.

– Владас не замахивается на миллионы, а упорно и терпеливо преследует свою цель. Вот ты пьёшь, а Владас что делает? А Владас зарабатывает деньги, чтобы поехать в любимую Швецию. Покрутится там, там и останется, какой бы жёсткой, непробиваемой не была их эмиграционная политика. И я догадываюсь, что он сделает, чтобы стать гражданином Швеции. Он поедет в глухое местечко на берегу великолепного фиорда, познакомится с девушкой, точно такой, по которой ты грезишь ещё с пелёнок. Она, конечно, будет блондинкой, как почти все шведские девушки, и глаза её будут, конечно, синими. Представь, ты куда-то идёшь вдоль фиорда, а навстречу – шведская девушка: волосы светлые, цвета платины, пахнут цветами, парным молоком, сеном, снегом, холодной водой, – сумасшедшего запаха волосы, а в глаза даже страшно смотреть…

Тюриков сделал короткую паузу, чтобы Вампуха ещё острее ощутил огромную разницу между потаскушками Лос Анджелеса, у которых он мог заработать СПИД, если ещё не заработал, и ангелом, живущим у фиорда.

– Но Владас не будет придираться. Он остановит любую девушку, чтобы задать вопрос о природе. Например, как глубок этот фиорд, или какая над ним птица. Хорошие девушки любят природу, английский в Швеции знают все, их разговор, вероятно, получится, и первая девушка, или десятая вскоре станет его супругой…

Вампуха мысленно переместился на надувной матрац на воде, глядел на Тюрикова, как на облако, слушал журчание его слов, но не трудился вникать в их смысл. Тюриков решил его расшевелить:

– О чём, любопытно, ты размышляешь, когда нет денег из дома выбраться? Не только ведь пьёшь и пишешь роман? Поделись-ка последними идеями. А то и чему-нибудь научи. Например, что ты думаешь нужно сделать, чтобы быстро разбогатеть?

“Стать царём”, – сказал бы Вампуха, если бы этот разговор состоялся неделей раньше. Впрочем, и раньше бы не сказал, прикусил бы язык в любом охмелении. Тактичный Тюриков не осмеял бы любую сумасшедшую идею, но идея царя – это уж слишком для неподготовленного человека.

– Жениться, – ответил Вампуха. – Но не на бедной шведской красавице, а на любой богатой старухе. У женщин сейчас мода на мужчин, которые значительно моложе. Возьми дискуссии по телевидению: ей пятьдесят, ему девятнадцать; любовь – как у Ромео и Джульетты; что вы, думаете об этом, уважаемые телезрители? Мне сорок восемь, набрось тридцатку, партнёрше окажется семьдесят восемь. Больше окажется – ещё лучше. Представь положение этой старухи. Денег полно, а одиноко, хочется внимания и понимания. Лампочку вворачивает прислуга, но разве сравнится с рукой гватемалки мужская ласковая рука. Вверну лампочку, спрыгну со стула и по седой головке поглажу. И ручку пергаментную поцелую. Как в ностальгическом старом фильме. И опущусь перед ней на колени, и нежно и долго посмотрю в бесцветные подслеповатые глазёнки…

– Отчего, однако, – прервал Тюриков, – на свете много миллионерш, немолодых и одиноких, и ещё больше молодых и симпатичных бедняков? Почему, любопытно, они не сходятся?

– А дураки. Стыдятся сплетен: знаем, зачем ему старуха. Или брезгуют. Идиоты! Им бы брезговать нищетою и тупой низкооплачиваемой работой. А тут тебе опрятная и чистенькая бабушка, вкусно накормит, приоденет, свозит развлечься во Флориду, на Гавайи, в Карнеги Холл. Вообще, почему бы ни считать: я не на старой ведьме женился, я себе бабусю приобрёл?

– Что же ты сам ещё без бабуси?

Вампуха загадочно улыбнулся.

– Ну? – подстегнул Тюриков.

 3

Недавно, гуляя по Беверли Хиллс между богатыми особняками, Вампуха рукой помахал Роллс Ройсу, за тёмными окнами которого угадывались женские силуэты. Он давно, с молодых лет механически следовал постулату: чем чаще ты улыбаешься дамам, тем больше дам тебе достаётся. В России, где был он помоложе, работал ассистентом кинорежиссёра, где были друзья и полезные связи, – в России охота на слабый пол была увлекательно неутомительной, и он мирился с соотношением: одно попадание из десяти. В Америке жизнь его так изменилась, что ему пришлось смириться с соотношением: одна приличная дама из ста.

И вот – счастливая единица: Роллс Ройс развернулся, подъехал вплотную, стекло задней дверцы откатилось, открылись улыбающиеся лица женщин невнятной национальности, лица далеко не первой молодости, но экзотичные и ухоженные.

– Хау ду ю ду? – сказал Вампуха.

– Хай, – сказала ему ближайшая, голосом низким и хрипловатым от хронического курения. – А у вас непонятный акцент.

– Я из России, – сказал Вампуха. – А вы?

– Из Таити, – сказала одна.

– Таити – прекрасная страна!

– Как вас зовут? – спросили его.

– Джордж. А вас?

Он разобрал имя ближайшей.

– Маргарита – моё любимое имя.

Он записал свой телефон, протянул листок Маргарите, прижал к губам морщинистую руку. Возможность звонка от таитянки он оценил в один процент, и поразился, когда спустя месяц хрипловатый женский голос в телефонной трубке пригласил его в гости “на чашку кофе”.

Жила Маргарита у океана, прямой автобус туда не ходил, пришлось добираться с пересадками. Выяснив, что следующего автобуса придётся ждать не менее часа, Вампуха растянулся подремать на скамейке автобусной остановки, но тут ему в ноги подсел бомж и стал бормотать какую-то чушь. Вампуха брезгливо ушёл в сторонку, наглядел магазинчик Спиртные Напитки, купил карманный размер Смирновки и скрасил ожидание, похлёбывая и отводя глаза от бомжа, который приклеился взглядом к бутылке.

Квартира Маргариты оказалась в красивой башне на берегу, с видом на яхты и океан. Хозяйка была, увы, не одна, а в компании нескольких приятельниц. Вампуху пожурили за опоздание, подали чашечку каппучино, предложили печёности и фрукты. Раздражённый неожиданной компанией и отсутствием какого-нибудь спиртного, он вяло потягивал каппучино, жевал диетические булочки, слушал пресные разговоры, в которых многое не понимал. И вдруг разобрал “мои острова”.

– Да, – подтвердила Маргарита. – У меня есть несколько островов.

– Купили?

– Наследство от отца.

– Вот бы, – сказал он, – пожить на острове.

– Почему бы и нет? Когда пожелаете. Хотите, я вас сделаю губернатором? Будете командовать папуасами.

Вампуха представил папуасок, с которыми он делал, что хотел, и восторженно согласился. Потом он отлучился в туалет, чтобы допить там остатки Смирновки, уронил бутылку в мусорный бачок, но передумал и сунул пустышку в задний карман брюк. Сунул, видимо, неаккуратно, поскольку, когда опускался на стул, бутылка выдавилась из кармана, упала на пол и покатилась.

Смущенье Вампухи длилось недолго, – Смирновка делала своё дело. Вскоре он совсем оживился и попробовал себя реабилитировать не раз опробованным враньём: русский талантливый поэт, любим народом, но не властями, грозили психбольница и Гулаг, но жизнь, понимаете, – одна, посему неохотно бежал на Запад, а на чужбине, как вы понимаете, поначалу всё нелегко.

И вот – приятельницы в прихожей, он перебирается на диван, уютно разваливается на подушках. Прощальный галдёж, наконец, утихает, и хозяйка возвращается в гостиную. Но вместо того, чтобы порадоваться мужскому прозрачному намёку, она срывает с лица улыбку, не останавливается на нейтрали, а продолжает менять выражение в направлении остервенения и с плохо скрываемым раздражением говорит о каких-то срочных делах. Вампуха досаду пересилил, в дверях глядел Маргарите в глаза с нежностью влюбившегося человека, говорил комплименты и руку лобзал.

С тех пор он звонил Маргарите раз сто, неизменно натыкался на автоответчик, наговаривал в машину тёплые слова, но таитянка не перезванивала. Однажды, храбрость свою укрепив с помощью испытанного метода, он разорился на букет и объявился в её доме.

Охранник, сидевший в вестибюле, терпеливо выслушал историю о нагрянувшем племяннике из Европы, позвонил тётушке Маргарите, побеседовал с автоответчиком, и язвительно предложил “для экономии на бензине” (“на такси,” – поправил Вампуха), – “так вот, для экономии на такси надо сначала с людьми созваниваться, а потом уже к ним тащиться”.

4

– Водка да бабы, – кивнул Тюриков. – Смесь неплохая, но рискованная. Вместе с бутылкой на пол упала и твоя общая репутация.

Вампуха вгляделся в пустоту, переполнявшую бутылку. Пустота на месте выпитой водки грустно слилась с другой пустотой, с той, что осталась на месте мечты, его сумасшедшей яркой мечты занять пустеющий царский престол.

Вампуха не раз посреди ночи приходил к князю заночевать, но раньше он приходил один, а тут притащил с собой девицу. Ночка бы, наверное, получилась, но дура не умела или не хотела разговаривать шепотом и без хихиканья. Князь, несмотря на глухоту, пробудился от женского визга, спустился вниз и обнаружил предполагаемого наследника в момент совокупления с негритянкой. Он в гневе велел обоим убраться. Вампуха обиделся на обращение и сам не ушёл, и девицу оставил.

Князь в разъярённом состоянии написал Вампухе письмо, в которой с сарказмом критиковал разгульную Вампухину натуру, а кроме того обвинил его в краже примерно двухсот долларов (которые Вампуха не украл, а просто тихонько позаимствовал, чтобы, конечно, позже вернуть).

Вампуха оправился от неудачи с помощью следующих соображений. Коммунизм как будто бы развалился, в России налаживалась другая, пока непонятная система, но главным препятствием возврата к царству оставалось нежелание правительства делить власть с кем-то ещё. Да и народ стал совсем не тот, с революции сильно изменился, на кой ему ещё один начальник, да ещё с диктаторскими замашками.

Пустота, как известно со школьной физики, не любит оставаться пустотой, она поскорее стремится заполниться, и совершенно неважно чем. Сейчас в неё ринулись строчки из юности. Вампуха театрально вскинул руки и вдохновенно процитировал:

– “Тайны вечности смертным постичь не дано. Что же нам остаётся? Любовь и вино?”

– Нам остаётся смотать в гастроном, – развил он строчки Омар Хайяма, натянул шорты и майку и был наготове ехать, бежать, идти, плестись, да хоть и ползти за второй и желательно не последней.

“Вот от чего я сюда возвращаюсь с риском для машины и кошелька, – подумал Тюриков, восхитившись неунывающим духом приятеля. – Я будто в Россию возвращаюсь”.

Они вышли в цикадную тьму, сели в неукраденный Мерседес, купили в ближайшем магазинчике пару бутылок Столичной водки, и после, отхлёбывая из горлышка, полночи колесили по Голливуду в поисках любых доступных женщин (которых, известно, в жизни навалом, но не тогда, когда приспичит).

Утром Вампуха на миг очнулся, не вспомнил ни единого обязательства, проспал до полудня, сходил за вином, оформил себе расприятный стол с остатками закуски и жаркого. Поправив физическое состояние и ощутив Птицу в душе, он облачился в одежду получше и пешком отправился в Беверли Хиллс, который едва ли не вся планета ассоциирует с богатством.

Гуляя, пока ему не наскучило, он приветствовал старых женщин, выходивших из престижных магазинов и дорогих автомобилей. Ему хватало английских слов, чтобы спросить, как пройти туда-то, сказать комплимент и даже наврать, что он знаменитый кинорежиссёр, недавно приехавший из России. На прощание давал свой телефон, нежно заглядывал в глаза, целовал увядшие руки.

* * *

Не здесь ли закончить нашу историю? Или всё же, хотя бы из вежливости упомянуть, что там дальше Тюриков? Хотя кому интересна жизнь американского обывателя, в которого, по мнению Вампухи, Тюриков опасно превращался. “Они, – рассуждают многие русские, недавно оказавшиеся в Америке, – они, эти скучные американцы, живут, засунув голову в песок, не видят дальше собственного носа. Поверхностные, ограниченные людишки. Мы же – натуры с большим размахом, с природной смекалкой, с богатой культурой. А уж духовность у нас, а духовность!”

И в самом деле, какая скука – день делового человека. Встал наш Тюриков спозаранку, напился кофе, что-то сжевал, и тут же, зевая, с больной головой уселся в офисе перед компьютером. Потом стал обзванивать клиентов, разобрал новую почту, выписал несколько срочных чеков, съездил к бухгалтеру, сдал в ремонт копировальную машинку…, – и так весь день просвистел в делах, от которых ни сердцу, ни уму.

Точно в такой же суете промчатся ещё месяца три, и станет нашему русскому Тюрикову всё настолько невмоготу, что бросится он спасаться в отдушину с разухабистой фамилией Вампуха.

И снова – раздавленный диван, батарея бутылок на столе, печатная машинка Вундеркинд, начало романа “Куда-то вниз”, водка, вкуснейшее блюдо из мяса, задушевная беседа о прекрасном поле и примерно такой вопрос к Вампухе:

– Деньги, конечно, замечательно, но как же их тошно зарабатывать. Поделись-ка последними идеями. Как быстро, легко и даже приятно загрести миллион долларов?

Вампуха загадочно улыбнётся.