Во время беседы глаза Басамента впивались в глаза Заплетина с такой неземной светлоглазой честностью, что будь на месте Заплетина чёрт, он, не выдержав этакой святости, взвился бы в растерянности и смущении, и пропал бы ко всем чертям. Заплетин таким взглядам не доверял, он от них быстро утомлялся, как утомляемся мы от всего, что нам пытаются навязать; а состязания во взглядах он недолюбливал ещё с детства. Вот и сейчас он время от времени покидал лицо Басамента и выискивал взглядом красивых женщин. Таких в ресторане было несколько, но все они блекли перед Анной.

Шум в ресторане так усилился, что Анна склонилась над столом, чтобы расслышать слова Тамары. Поза, в которой многие горбятся, только выгодно подчеркнула грациозность фигуры этой женщины и такую прямую спинку, что рядом с ней поверхность стола казалась несколько искривлённой. Лицо Анны чутко реагировало на то, что ей говорила соседка, и была она томительно ностальгична. Как, в самом деле, в этой стране, такой замечательной, но чужой, в стране, где Заплетин за многие годы так и не смог себя приучить к прагматичным американкам (он прозвал их ходячими калькуляторами), – как, в самом деле ему не хватало непритворного, душевного общения на своём родном языке с беспечными русскими идеалистками, ещё не испорченными Америкой. Не хватало просто сидеть рядом с ними, жадно смотреть, как они смеются, как рассуждают о неземном, ничего общего не имеющим с малокалорийными рецептами, с наилучшим оттенком губной помады, с удалением жира на ляжках, с декорацией спальни или гостиной, с разводом знаменитостей Голливуда…

Вот, наверное, почему ему так болезненно вспоминались былые приключения в России, в которых, кроме чистой авантюры, вспышек влюблённости, томления, он не искал ничего другого. Вот, наверное, отчего даже какие-то простые, ни к чему не приведшие эпизоды, блистали в его воспоминаниях, как самые лучшие в жизни моменты.

Вот такой случай, например. Его соседями по купе оказались молодящаяся дама, перегруженная косметикой, и пара пожилых провинциалов, которые, прежде чем поезд тронулся, извлекли из корзины варёные яйца, огурцы, помидоры, консервы, хлеб, и стали, чавкая, всё поедать, давясь от непрожёванных кусков и с помощью неистового кашля прочищая засорившиеся глотки. Заплетин сбежал от них в коридор, проследил, как перрон сдвинулся с места и разогнался назад и в прошлое, собрался вернуться в своё купе, но тут, из соседней двери – девушка, тонкая, звонкая, симпатичная. Мельком глянула на него, повозилась с тугим откидным сидением, села прямо, как стебелёк, раскрыла журнал и в него погрузилась. Ему ничего не оставалось, как задержаться у окна, делая вид, что всё за стеклом, – всё, что стояло неподвижно, а поезд завидело, сорвалось и помчалось в другую сторону, – делая вид, что всё за стеклом его страшно интересует, и что ему нравится взгляд ослеплять поездами в обратном направлении и назад уносящимися деревьями.

Из купе выплыла дама.

– Молодой человек, вы не могли бы оказать такую услугу? Муж мой попал в другое купе, вот в это, в соседнее, очень странно, я совершенно не понимаю, как такое произошло. И если вы, молодой человек, не возражаете поменяться…

Он кивнул, и таким образом оказался в купе девушки. Он забрался на верхнюю полку и, делая вид, что глядит в окно, часто ронял глаза на девушку. “А может и он ей интересен? Иначе зачем пару раз взглянула, для чего ей пришлось оторваться от чтения и запрокинуть к нему мордочку, которую хотелось расцеловать ”. Другие соседи по купе, молодая парочка из Удмуртии, двигались вяло, молчали, зевали, и только постельное разнесли, легли на полки и сразу утихли.

Ночью он часто просыпался. Голову свесив, смотрел на неё, то есть на то, что позволял разглядеть сумрак в купе. А сумрак ему позволял увидеть бедро, облитое одеялом, прекрасно крутое и неожиданное для такой тоненькой девочки, ювелирную кисть из-под подушки и прядку волос, упавшую к полу и от движения качавшуюся.

Утром удмурдчане преобразились: без видимого повода гоготали, дурашливо заигрывали друг с другом. Потом оформили себе завтрак, к нему приложили бутылку водки и предложили водку попутчикам.

– Водку? Так рано? – спросил Заплетин, и натощак хватил полстакана.

Девушке тоже предложили, но та решительно отказалась. “Да, всё правильно, просто умница”, – одобрил он, закусывая яблоком. Чтоб ещё больше язык развязать, он с портфелем ушёл в туалет, открыл “Рымникское” вино, которое во время путешествий непременно присутствовало в портфеле, выпил из горлышка половину.

Девушка стояла в коридоре, на плечике сумка, у ног чемоданчик.

– Вы разве едете не до Риги?

– Нет, я только до Резекне. Вот, уже поезд останавливается. Ну, до свиданья, – сказала она, отвернулась и к тамбуру быстро пошла.

Он забросил портфель на полку, поколебался, бросился к выходу. Она стояла в прохладном тамбуре, дверь из вагона была настежь, дверь загораживала проводница, глядя на серый сетчатый дождик и блестящую, в лужицах платформу, постепенно замедляющую бег.

– Вот где вы, оказывается, живёте.

– Да нет, я не здесь, я живу в Одинцово. А сюда я приехала на турбазу.

– А можно и мне сойти вместе с вами?

Она засмеялась:

– Как хотите.

И мимо отодвинувшейся проводницы сошла на платформу, открыла зонтик и на отменных пружинистых ножках пошла по искрящемуся бетону.

“Сойти или нет? Что там в Риге особенного? Меня там никто не встречает, не ждёт”. Он вернулся в своё купе и выглянул из окна. Она приближалась к группе людей на автобусной остановке. “И я мог бы сесть в тот же автобус…” Он побросал в портфель свои вещи, и в этот момент поезд тронулся с места.

Потом он долго сидел в коридоре, слепо глядел на разводы дождя на стёклах, обветренных дорогами до несмываемой желтизны, и представлял, что бы случилось, если б он тоже сошёл в Резекне. Как хотите, – сказала девушка, и, стало быть, если бы он захотел…

– На прошлое можно смотреть, как угодно, – тихо сказал кто-то рядом с Заплетиным, и тем вернул его в ресторан.

Басамента за столом не оказалось, вместо него сидел незнакомец, чем-то, однако, как будто, знакомый.

– Танцует ваш друг, – улыбнулся он. – Любопытный, знаете, человек. Да, в самом деле, он талантлив. Гений? Я б этого не сказал. Понятие гений… Ну да ладно. Сейчас мне хотелось бы о другом. На прошлое можно смотреть, как угодно, с самыми различными эмоциями. Счастливы те, кто своё прошлое не умеет, не желает анализировать. Я и умею и желаю, и от того мой взгляд на прошлое в высшей степени пессимистичен. Или, как выразился Анатоль Франс, “и мне идея прошлого мучительна”. Знаю, вы думаете обо мне: вот, мол, подвыпил человек, потянуло его пофилософствовать, и вот, пошёл гулять по ресторану. Не спорю, и выпил, и потянуло. По вашей реакции я догадываюсь, что вы успели меня позабыть, хотя в начале этого вечера мы, можно сказать, уже познакомились, даже коротко побеседовали, и я вам представился, как Абадонин. Помните, вы поджидали в фойе вашего приятеля Басамента и на миг меня приняли за него?

– Как же, помню, – сказал Заплетин. – Вот только вас не узнал почему-то.

– А вы, – улыбнулся Абадонин, – можете мне не представляться. Небезызвестный Павел Заплетин! Откуда вас знаю? А ваши концерты. Весьма развлекательные события.

– Спасибо, что бывали на концертах. Я не припомню, что вас там видел. Впрочем, как мне запомнить каждого

– И кроме того, – подхватил Абадонин, – мне не раз указывали на то, что наружность моя незапоминающаяся.

Заплетин взглянул на него внимательней. Да, в самом деле, в лице незнакомца – никаких характерных примет. Он отвёл взгляд и осознал, что тут же забыл лицо Абадонина.

– Так почему же, – напомнил он, – ваш взгляд на прошлое пессимистичен?

– Потому что прошлое – это потеря, свалка больших и мелких потерь. Океан из слёз, пролитых людьми по поводу потерянных возможностей. Да вот, не хотите ли ради примера взять любой случай из вашего прошлого. Скажем, знакомство с какой-то девушкой, которое окончилось ничем, а могло обернуться всем.

– Да, бывало такое, не раз. Странно, вы говорите о том, о чём я только что размышлял, вспоминая один очень давний случай. И, представьте себе, вспоминал его с большим, ностальгическим удовольствием. Не от того ли, не раз себя спрашивал, мне так милы эпизоды в прошлом, что они приключались в моём отечестве, в стране, в которой, когда там бываю, я насыщен такой энергией, что, кажется, в небо взовьюсь, полечу…

– Не спорю об этом, – кивнул Абадонин. – В России какой-то другой дух. На всех он, конечно, влияет по-разному. Вас он подбрасывает в небо, а кому-то от духа того так тошно, что хочется если не повеситься, так сбежать от него хоть на край света. Но я не о том. Я хочу подчеркнуть, что в прошлом, если в него не вдумываться, можно барахтаться без печали. Но согласитесь: если мы вдумаемся, если представим, что мы тогда-то сказали неправильное слово, сели на неправильный автобус, открыли неправильную дверь, то какое же от этого удовольствие, какая же в этом красота? Напротив, от этого только печаль по поводу потерянных возможностей. Вот, скажем, вы ехали в Рижском поезде…

– Откуда вы знаете об этом? – перебил его изумлённый Заплетин.

– О чём я знаю? – спросил Абадонин.

– О поезде в Ригу?

– Ригу я взял наобум, для примера. Если хотите, можно не в Ригу. Хотите поезд в Махачкалу?

– Пусть будет в Ригу, – сказал Заплетин, смутившись тем, что привязался к очередному совпадению.

– И в поезде этом, в вашем купе ехала хорошенькая девушка. Вы так умудрились в неё влюбиться, что когда она, скажем, сошла раньше вас…, какие там станции по дороге?.. Ну, например, сошла в Резекне…

“Жизнь, конечно, полна совпадений. Но чтоб совпадало именно так… Что он за чёрт? – думал Заплетин, боязливо встречая глаза Абадонина. – Не ясновидец ли мне попался?”

– … вы испугались её потерять, вы заметались: сойти вместе с ней или же дальше двигаться, в Ригу, в которую ехали просто так, от избытка свободного времени, да поглядеть, как живут латыши, то есть вполне могли и не ехать. В последний момент вы решили сойти, но поезд тронулся, вы остались. А что если вы, потеряв ту девушку, потеряли главную в жизни любовь? Я не хочу показаться жестоким, но позвольте констатировать такое: вы ведь после того события прожили примерно двадцать лет, но так никого и не полюбили, по-настоящему не полюбили. Вы ведь, если я не ошибаюсь, и со второй женой расстались? Ну как, ну что вы сейчас скажете по поводу такого воспоминания? Много ль в нём радости, да услады?

– Если так думать, конечно, не много. Но это ведь только предположение того, что могло произойти.

– Увы, увы, – вздохнул Абадонин. – Если бы только предположение… Я, чего уж, открою секрет, я в самом деле ясновидец, который никогда не ошибается. Любому, кто присутствует в ресторане, я могу предсказать судьбу. Но кто мне поверит? Люди верят только тому, что можно проверить. А как вы проверите в настоящем то, что когда-то случится в будущем?

– А всё ж любопытно, – сказал Заплетин, – знать, что вы скажете о будущем хотя бы нескольких здесь присутствующих. В прошлом, как вы меня убедили, вы несомненный ясновидец. Поэтому я не сомневаюсь, что вы способны глядеть и в будущее. Например, что вы скажете об этом? – сказал он, указывая на Картовникова, высокого красивого мужчину, который как раз проходил мимо.

– У него есть мечта: от супруги избавиться. И эта мечта осуществится. Но не так, как хотел бы Картовников. Он поедет с женой в горы, подведёт её к краю высокой скалы полюбоваться прекрасным видом, толкнёт её вниз, и она погибнет. Не всё, однако, он рассчитает: рядом, в кустах, справляя нужду, окажется человек, которого Картовников не заметил. Человек тот запомнит номер машины, на которой Картовников приехал, и за умышленное убийство его на всю жизнь отправят в тюрьму.

– Ну, а эта прелестная женщина? – Заплетин указывал на блондинку, которой до этого любовался.

– Её зовут Анной, – сказал Абадонин. – Вам, понимаю, она очень нравится, и от того я не хотел бы говорить о том, что с ней вскоре случится.

– Что с ней случится? Расскажите.

– Анна, конечно, – мечта поэта, но только поэтам с ней и знакомиться. Помутит она голову им, и выскользнет в своё пасмурное оцепенение. В душе её по северному дождливо, она избегает настоящего. В конце концов, через пару лет она погрузится в сон наяву, находясь за рулём автомобиля. Это случится ранним утром, когда солнце опасно низко и легко ослепляет водителей. Анна станет въезжать на фривей, и мусорная машина, по горло забитая всем тем хламом, что выставляется на обочинах, буквально сплющит машину Анны…

“А вдруг он вовсе не ясновидец, – пытался себя успокоить Заплетин, – а просто хороший фантазёр?”

– А как судьба сложится у этого? – обернулся Заплетин к Лейкину, голос которого перебивал даже оркестр и голос певицы.

– Завтра, едва опохмелившись, Лейкин поедет к особняку, в котором, как он от кого-то слышал, припрятана огромная коллекция золотых старых монет, осмотрит дом, позвонит хозяйке, они сторгуются о цене, и, как только оформится купчая, вплотную приступит к поискам клада. Он никому не доверит поиски, сам начнёт разбивать стены и вскапывать землю вокруг дома. Потом отыщет секретный вход в подвальное помещение, и тоже там, как следует, покопается. Затем обнаружит подземный проход, укреплённый бетоном и кирпичами, пойдёт по проходу в сторону озера, но вскоре наткнётся на завал из земли, бетона и кирпичей. Расчистку завала отложит на будущее и начнёт простукивать стены, пытаясь на слух определить, есть ли за стенами пустота. Когда ему покажется, что есть, он обрушит в то место кувалду,  в проход прорвётся подземный ручей,  и нашего Лейкина не станет.

Заплетин Лейкину посочувствовал, хотя, как и все, его недолюбливал. Так нелепо закончить жизнь… Сколько ещё ему нужно золота?

– А эта? – спросил Заплетин о Белке, которая пела низким голосом “На тебе сошёлся клином белый свет”.

– Вернётся в Россию и там умрёт. Во сне, от разрыва сердца. В сорок четыре года. Слишком наркотики любила, не говоря уж об алкоголе.

Заплетин поёжился от мысли, что и Белка, роскошная женщина лет через десять будет в могиле. И передумал спросить о себе.

– И хорошо, что передумали, – кивнул Абадонин одобрительно. – А вот и приятель ваш возвращается, – сказал он, со стула поднимаясь. – Освобождаю его место. Кстати, – сказал он, на стул возвратившись, – если бы мог я сказать так громко, чтоб всё человечество услыхало, я бы следующее сказал: бойтесь исполнения мечты, ибо после этого – пустота. И вы, уважаемый Заплетин, не раз слышали и читали о печальной судьбе знаменитых людей, ставших алкоголиками, наркоманами, а то и покончивших с собой. Казалось, им бы радоваться жизни после исполнения мечты, но они вдруг с горечью обнаруживали, что им уже не к чему стремиться.

Заплетин увидел Басамента, приближавшегося к столу, а когда, всего через пару секунд, он взглядом вернулся к незнакомцу, того уже не было за столом. “Да был ли незнакомец наяву, не состоялась ли с ним беседа в моём недремлющем воображении, которое пуще ещё разыгралось после первой бутылки водки? Что б так всё с точностью предсказать, – таких ясновидцев не бывает. Господин этот хороший сочинитель. Чтобы проверить его предсказание, я должен забросить всё, что я делаю, и следовать вплотную и за Картовниковым, и за Лейкиным, и за Белкой, и быть свидетелем их кончины. Не странно ль, однако, что у всех неприятный, трагический конец?”

Снова его взгляд остановился на длинной фарфоровой шее Анны. “Надо ж, всего через пару лет эту небесную красоту раздавит мусорная машина… А если на танец её пригласить?” – пришла ему мысль, и он оробел, как часто случается не от действия, а от мысли об этом действии. И вновь отругал себя за робость, за неуверенность в себе. И, как всегда, отругал напрасно. Ибо наутро, на свежую голову, в который раз приведёт себя к мысли о том, что в его робости и неуверенности больше эмоций и красоты, чем, скажем, в решительной атаке, которая закончилась бы постелью.

Читатель, возможно, любопытствует: воспоминания воспоминаниями, ну а сейчас, в данный момент, есть ли у Заплетина какое-нибудь амурное приключение? Холостяк, симпатичен, высокого роста, интеллигент, бизнесмен, с деньжатами. Ну что же, спасибо за терпение, за то, что не захлопнули роман из-за того, что важный герой всё ещё не затащил себе в кровать нескольких податливых девиц. То есть, может быть, и затащил, да вот ведь, автор какой попался: не желает об этом рассказывать. Ведь в нашу вседозволенную современность редкий писатель оставит читателя без амурных интимных подробностей, и чем подробнее, тем, вроде, лучше. Но коли так много скопилось подробностей и сексуальных нововведений, – вон, даже главный доктор Америки предлагал сексуальное образование едва ль не новорожденным малюткам, а первоклассникам в Нью-Йорке давно раздают презервативы, – так вот, мой вопрос: коль так много этого, неужто читатель ещё не пресытился?

Заплетин, как жизнь его иллюстрировала, не ставил секс на высокое место. Что ж ему надо было от женщин? Добрую душу, острый ум, красоту внешнюю или внутреннюю, лёгкий покладистый характер? Всё это, конечно, замечательно, но не это искал он в женщинах. Ему было важно в них влюбляться, пусть без любого продолжения, и чтобы они в него влюблялись. И чем красивей предмет влюблённости, чем недоступней для него, тем ярче вспыхивала влюблённость, и тем скорее она затухала.

Вот недавно закончившаяся история. Кэрол… Блеснёт в голове это имя – у Заплетина сердце ускорялось. Ах, какая была лапочка! До чего восхитительная женщина! При том ещё года три назад она в паре с мужем добилась титула чемпионки мира по бальным танцам. Однако, на следующий год они проиграли чемпионат, и в этом муж обвинил её. Муж подобрал другую партнёршу, стал изменять с ней, и был развод. Он по-прежнему выступал на всемирных чемпионатах, а она, прекратив соревноваться, создала школу бальных танцев.

Заплетин не очень любил танцевать, хотя всегда завидовал мужчинам, которые умели танцевать какой-нибудь Венский медленный вальс, свинг, джайв, да неважно что. Но ходить на уроки танцев ему всегда что-то претило. Он пытался найти объяснение, почему одни мужчины любят танцевать, а других от этого просто воротит. Он приблизительно решил, что в мужчинах, любящих танцевать, очевидно, меньше мужских ген. Но сам сомневался в таком выводе. Над мужчинами, танцующими в балете, возможно, потешаются техасские ковбои. Но, скажем, в танго любой мужчина, да ещё в шляпе на глаза, с суровым лицом и пристальным взглядом, как нож, летящим в глаза партнёрши, разуверит любого ковбоя в том, что танцы только для женщин.

Однажды знакомые корейцы, которых звали Сунг и Уна, посадили Заплетина в машину и повезли в отель “Хаятт Ридженси”. Они пригласили его на ужин, но ужин вдруг оказался с сюрпризом. В отеле, оказывается, проходил чемпионат по бальным танцам, и корейцы, им было под шестьдесят, участвовали в этом чемпионате в группе любителей-танцоров.

– Очень красочное представление, – объяснили они по дороге. – Соревнования чередуются с показательными выступлениями наилучших танцоров мира, а также с танцами всех присутствующих.

Да, в самом деле, чемпионат был больше похож на представление. Всё было красивым – музыка, танцы, костюмы танцоров, и сами танцоры. Единственный минус – время от времени почти все зрители танцевали, и все почему-то очень неплохо, а Заплетин в этом не мог участвовать и оставался за столом, попивая сухое вино. В один из периодов такого, вполне комфортабельного одиночества, Сунг и Уна вернулись к столу вместе с красивой изящной женщиной.

– Кэрол, – представил её Сунг. – Она обучает нас бальным танцам. А здесь она в качестве члена жюри. Кэрол, а это наш русский друг, который стесняется танцевать.

– Зачем же стесняться, – сказала Кэрол. – Слышите, румба начинается? Хотите, я приглашу вас на румбу? Не бойтесь, вы даже не заметите, что не умеете танцевать.

Заплетин, конечно, сопротивлялся, но она так прекрасно ему улыбалась и так грациозно ладошку протягивала, что отказаться было бы грубостью. Он шёл за ней, как на сладкую казнь. Она сотворила какое-то чудо: он с ней танцевал незнакомый танец так, как будто умел танцевать. Какими-то неуловимыми движениями она поворачивала его, опережала его ошибку и как-то ловко её корректировала.

Сунг и Уна зааплодировали, когда Заплетин вернулся к столу, весь розовея от возбуждения, которое больше спровоцировала не румба, а близость к красавице Кэрол. Теперь он смотрел не на танцующих, а только туда, где сидело жюри, и время от времени видел Кэрол, когда её никто не заслонял. Объявили показательное выступление танцевального ансамбля “Котильон”. Ансамбль представила та же Кэрол, – она, оказывается, являлась его организатором и руководителем. В “Котильоне”, – сказала она в микрофон голосом диктора на телевидении, – я детей обучаю не только танцам, но и правилам хорошего поведения, например, этикету за столом.

Заплетин по уши втрескался в Кэрол, как влюбляются на расстоянии в киноактрису или модель, то есть влюбился, понимая, что она ему не доступна. Но вскоре после того события он пролистывал воскресную газету, и наткнулся на статью о “Котильоне”, с адресом и телефоном этого ансамбля. По его давнишней теории, ничто не случалось просто так, и значит эта статья в газете означала обещающее продолжение. Но как и с чего начать продолжение?

Повод с ней встретиться мог быть один: какие-то совместные дела. Однажды, оказавшись в настроении, приятно приподнятом алкоголем, он отважился позвонить по телефону “Котильона”. Скорее всего, полагал он, трубку либо снимет секретарша, либо там будет автоответчик. Но трубку сняла вдруг сама Кэрол. Он напомнил ей о себе, сказал, что в восторге от того, как танцуют её ученики. Предложил рекламу её классов. Пригласил на одну из своих лекций о классических композиторах. Намекнул на то, что подобные лекции, с уклоном, конечно, в детскую сторону, могли бы стать совместным предприятием. Всё это он выпалил залпом. И тут же, не давая ей ответить, предложил обсудить всё в личной беседе, и почему бы буквально не завтра, и почему бы не в ресторане, удобно расположенном для неё. Кэрол помедлила и…согласилась. Заплетин вытер со лба пот и ногами что-то эдакое отплясал. Чтоб меньше при встрече волноваться, он по дороге в ресторан приобрёл бутылочку рома и опустошил её в машине. Беседа у них вполне получилась. Она, кажется, не заметила, что собеседник был несколько пьян. Он живо рассказывал о России. Она кое-что о себе поведала. Потом он хотел затронуть дела, но она вдруг куда-то заторопилась. О дальнейшем они не договаривались, только решили созвониться. На прощанье, рядом с её “Ягуаром”, он её в щёку поцеловал, вдохнул тонкий запах её духов, и его закружившуюся голову прострелила шальная мысль: а что если он сейчас её в губы? Но не осмелился, конечно.

Он был влюблён, он хотел её видеть. Выследил, где она живёт, и утром следующего дня сидел в машине вблизи её дома, но не напротив, а чуть в сторонке, как будто он приехал к соседям и вынужден их пока подождать. Когда она выйдет и сядет в машину, он поедет за ней следом, столкнётся в каком-то общественном месте…

Часа через три она вышла из дома, но не одна, а вместе с мужчиной лет сорока, не старше пятидесяти. Такие мужчины по вкусу женщинам. Поживший, а значит, со всяким опытом, с телом атлетического сложения, с лицом мужественным и загорелым. Такие же лица у актёров, которым всегда достаются роли положительного героя. Одет в отменный костюм с галстуком, и даже из нагрудного кармана выглядывал белый треугольник, – такого мужчину легко представить взбегающим в собственный самолёт, летящий в Лондон, Пекин, Сингапур. “Муж ли, любовник, – какая разница”, – подумал насупившийся Заплетин, наблюдая за тем, как человек, спавший ночью с его любовью, проводил её до машины, они обнялись, поцеловались, и “Ягуар” тронулся с места. Заплетин не стал заводить машину, он ждал, когда и мужчина уедет. Но тот вдруг приблизился к Заплетину и знаком попросил открыть окно.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросил он с улыбкой, не сочетавшейся с холодными пристальными глазами такого ярко-синего цвета, какой случается у ледников.

– Спасибо. Я ничего. Я жду, – сказал Заплетин с плохим ощущением.

– Кого вы здесь ждёте, могу узнать?

– Знакомых, – сказал Заплетин.

– Вот как, – мужчина усмехнулся. – Если вы ждёте каких-то знакомых, почему вы уже несколько часов неотрывно смотрите на наш дом? Да-да, мы давно заметили вас. Даже, пардон, бинокль использовали. И знаете, Кэрол вас узнала. А, – говорит, – это тот самый, что пригласил меня в ресторан обсудить, как будто, совместное дело, а сам приехал едва ли не пьяным. Боюсь, он меня начинает преследовать.

– Да что вы! Никого я не преследую, – разыграл возмущение Заплетин.

– Вот и ладно, – сказал мужчина. – Я мог бы вам врезать за враньё, но помилую до следующего раза. Надеюсь, другого раза не будет. А если Кэрол ещё вас увидит в непосредственной близости от себя, а меня рядом с нею не окажется, я лишусь, к сожалению, удовольствия лично набить вам морду, но, как адвокат, я приму меры для вас более неприятные. Ну как, мы с вами договорились?

Оправдываться было бесполезно, и Заплетин в ответ кивнул. Ситуация, конечно, унизительная, но позвольте утешить героя нашего: все, даже люди с душой ангела, влипают в унизительные ситуации. Мужчина уселся в красный “Феррари”, позвонил кому-то по телефону, показал Заплетину средний палец, чем унизил его ещё больше, и, как гонщик, рванулся с места. Возможно, он отправился по делам, но Заплетин слегка себя взбодрил спекулятивным предположением, что этот мужчина для Кэрол – любовник, и сейчас возвращается к жене после, якобы, ночного перелёта.

История с Кэрол случилась недавно, и была неприятным воспоминанием. А в будущем, лет через десяток, Кэрол, возможно, так же вспомнится, как девушка из Резекне. Как сетуют многие старики, недовольные настоящим: в прошлом всё было значительно лучше.